— А-а, — следователь понимающе кивнул. — Это скопец который.

— Про то не знаю. Мне Яковлев не друг, я всё больше с Дмитрием Апполинарьевичем якшаюсь.

Отлогин обменялся с Ивановым быстрыми взглядами. Прокл Яковлев уже упоминался в этом деле, именно этот купец пристраивал Василия Чебышева на конюшню Николая Соковникова. Но начинать об этом разговор пока что не следовало, и потому следователь переключился на другую тему:

— А куда вы дели две последние приходно-раходные книги, которые хозяин в бюро обычно держал и которые полиции так и не удалось обнаружить во время составления описи?

— Так, а что ж я-то?… что вы-то на меня всё думаете?… я-то почему под вопросом?… — невпопад забормотал Селивёрстов. — Почему вы меня спрашиваете? Я не имею к этому никакого отношения!

— В самом деле? — Отлогин приподнял бровь и с сомнением посмотрел в глаза Селивёрстову. — Придётся вам, Яков Данилович, переселиться в арестный дом.

Селивёрстов прямо-таки взвился при словах «арестный дом», замахал руками, возвысил голос:

— Это почему в арестный дом? Вот вы все меня терзаете — и вы, и господин сыщик! — а лучше бы присмотрелись к доктору. Он хитрый жук: сам лютеранин, а детей своих по православному обряду решил окрестить и думаете просто так? С корыстью! Одну только цель преследовал — пригласить в крестные отцы Николая Назаровича. Вот вам умысел, вот желание втереться в доверие к хозяину, подобраться к его миллионам…

Чем более Селивёрстов горячился, тем громче делался его голос, а в глазах разгорался недобрый огонёк. Однако его пафосное негодование неожиданно перебил Агафон Иванов, молчавший на протяжении всей этой беседы:

— А скажите-ка, любезный Яков Данилыч, почему это по обнаружении хозяина мёртвым вы приказали домочадцам полицию не звать? И при том сами за полицией не отправились?

— Что-о-о? — Селивёрстов вытаращил глаза и, внезапно осёкшись, словно наткнулся на невидимую стену, заговорил вдруг очень медленно, тщательно подбирая слова. — Как это «не велел?», напротив, очень даже велел! Я же приказал, чтоб немедля дворника послали в околоток. А сам уехал, потому как встреча у меня была назначена с господином Локтевым. Он наш деловой партнер, на наши склады лён поставляет.

Слово «наши» в устах бывшего управляющего прозвучало очень солидно, с оттенком самодовольства.

— В самом деле? — иронично переспросил Иванов.

— В самом деле!

— Так что там про учётные книги? — вмешался в разговор следователь, не давая увильнуть разговору в сторону. — Куда они делись?

— Да я-то почём знаю? — он опустил голову и обхватил её руками. — Почему с меня-то спрос?

— Потому что вы управляющий! — веско ответил Отлогин и замолчал, предоставляя Селивёрстову возможность сказать что-либо в свою защиту.

Тот, однако, с ответом не спешил. Тогда воцарившееся молчание прервал Иванов:

— А куда облигации подевались? Их, почитай, на миллион с лишним у Соковникова было. Может, мы их в вашей ячейке в банке обнаружим, а-а, Яков Данилович? И тогда вы приметесь рассказывать нам, будто сам Соковников их вам же и вручил за пару дней до смерти…

— Про облигации ничего не знаю, хватит меня путать! — отрезал Селивёрстов. — Их у меня отродясь не было. Барин свои прятал в сундуке, ключ всегда при себе держал, даже в бане.

— Так куда ж они делись?

— Откуда мне знать? Николай Назарович вполне мог их продать, никому не сказавши.