Алексей Иванович отправился на службу, где самым добросовестным образом отсидел до обеденного перерыва. В начале второго часа на пороге кабинета, который Шумилов делил на двоих с коллегою, неожиданно появился Василий Александрович Соковников.

— Ну, что, Алексей Иванович, пообедаем? — предложил он.

Оказалось, что Василий отправился в собственном экипаже знакомиться со столицей. Шумилов с удовольствием принял приглашение, и менее, чем через четверть часа они уже расположились за столиком в уютном ресторанчике в Летнем саду.

Заведение это располагалось в особом павильоне, изображавшем из себя грот, неподалёку от Летнего дворца Петра, в той части парка, что выходит к Неве. На устроенной в летнее время открытой террасе в выходные дни собиралось довольно много публики; помимо чревоугодия посетители ресторана наслаждались игрою духовых оркестров дежурных по городу полков. Сейчас же, в будний день, посетителей, как в Летнем саду, так и в ресторане оказалось много меньше, да и оркестр отсутствовал.

Шумилов и Соковников сели на открытой террасе перед гротом; из дюжины столиков, установленных на замощённой площадке, заняты оказались всего три. Сквозь золотую листву просвечивало солнце, отбрасывая вокруг трепетные оранжевые блики. Вся окружающая обстановка: чугунное кружево решётки Летнего сада, неспешные воды Невы за нею, скрытая густым кустарником гуляющая публика, ласковый солнечный свет — всё дышало умиротворением и покоем. Разговор поначалу носил характер самых общих замечаний — о погоде, раннем бабьем лете, о том, что северная природа, столь скупая на тепло, всё же способна преподносить сюрпризы. Соковников признался, что климат в Твери ему нравится куда больше, да и для здоровья жить там много полезнее.

— Почки мои болят от скверной питерской водицы, — посетовал Василий. — Так доктор сказал. В столице вода плохая, болотная. Пить надо привозную, с Ладоги. Вы, кстати, слышали об аресте Селивёрстова? — неожиданно перескочил на другую тему Соковников.

— Ничего не слышал, — признался Шумилов.

— Ко мне приезжал следователь из прокуратуры, долго расспрашивал о Селивёрстове. Как я понял, дело сдвинулось, уже обнаружены первые пропавшие вещи: перстень дядюшки, икона в драгоценном окладе, деньги. Оклад, правда, уже изуродован: по приказу Селивёрстова ювелир успел вытащить сорок бриллиантов.

— Скажи-ка! — Шумилов покачал головой. — Какую прыть продемонстрировал Яков Данилович!

— Послушайте, Алексей Иванович, а может, Селивёрстов не врёт? Может, правда, у Николая Назаровича под конец жизни в голове что-то переменилось? — Василий неожиданно понизил голос и склонил голову к уху Шумилова. — Не то чтобы подвинулся головою, а… жизнь переосмыслил? Может, Николай Назарович в монастырь собирался и потому стал избавляться от ценностей?

— Я полагаю, что случившемуся в его доме есть более простое и очевидное объяснение. Думаю, Селивёрстов врёт — и про икону, и про перстень… не верю я, что Базаров Селивёрстову тот перстень отдавал. Впрочем… — Алексей задумался. — Вот этого как раз на все сто процентов утверждать не возьмусь. Тем не менее, уверен, что Селивёрстов действительно совершил хищение и сейчас просто выкручивается, делает хорошую мину при плохой игре, причём у него это получается весьма скверно. Ему духу не хватает признаться, как было дело…

— А как, по-вашему, было дело?

— Увидел он пачки денег и векселей в бюро, и у него ум за разум зашёл, решил, что сейчас сунет их в карман, спрячет хорошенько, и никто никогда ничего не докажет.