— Видите, что делает с человеком грубая лесть! — со смехом заметила госпожа Раухвельд. — Я подчеркнула достоинства еврейской нации, чем чрезвычайно польстила самолюбию банковского клерка. Он в ответ расстарался как мог. Даже очень умные люди порой отчаянно глупеют, заслышав похвалу в свой адрес. Опять же, в действиях Лейбы Соломоновича не обошлось без толики снобизма. Кем, кстати, вы меня отрекомендовали привратнику?

— Как мы и договаривались загодя: вы — баронесса, сестра посланника в Вене, а ныне товарища министра.

— Вот видите, сестре товарища министра — пусть даже неизвестно какого! — возражать весьма проблематично. Особенно когда она так третирует слугу! Вот вам пословица: бей своих — чужие бояться будут. Если я так третирую слугу, так что же я сделаю с совершенно посторонним человеком? — спрашивает себя каждый.

— Да уж, — засмеялся Шумилов, вспоминая, как Марта Иоганновна выговаривала ему: «Петруша — ты пентюх… Петруша — ты увалень… Петруша, учиться надо… Что, так и будем сидеть?»… — Замечательно, всё у вас получилось в высшей степени натурально. У вас большой сценический дар.

— Ладно-ладно, не подхалимствуйте! Вы, Алексей Иванович, лучше вот что скажите: это те самые облигации, поиском которых вы заняты, или нет?

— А вот это, Марта Иоганновна, я надеюсь установить уже завтра.

9

Государственная комиссия погашения долгов занимала здание на пересечении Казанской улицы и Демидова переулка. Дом этот, хотя и выглядел внушительно, с самого момента своей постройки в эпоху Государя Николая Павловича серьёзного фасадного ремонта не имел, а поэтому штукатурка кое-где пошла сетью заметных трещин, лепные украшения покрылись толстым слоем серой многолетней пыли, краска выцвела. Внутри, однако, интерьер особняка носил следы совсем недавнего ремонта: тут явственно ощущался запах свежей штукатурки, бросались в глаза девственно чистые откосы окон, точно выведенные углы, сияющая белизной лепнина на потолке — одним словом, всё свидетельствовало о масштабных отделочных работах.

Шумилов, зайдя в здание со стороны подъезда на Казанской, обратился к старшему швейцару, назвав себя и изложив цель посещения. Узнав, что посетитель разыскивает господина Управляющего Комиссией и притом явился по предварительной договорённости, швейцар поручил помощнику сопроводить визитёра в приёмную.

Алексей Иванович оставил в гардеробе своё летнее пальто и, преодолев гулкий вестибюль, выложенный массивными гранитными блоками, поднялся вслед за помощником швейцара по мраморной лестнице. Второй этаж, насколько смог разглядеть Шумилов, оказался забран роскошными дубовыми панелями с резными барельефами; рядом с лестничными маршами оказались высокие застеклённые двустворчатые двери. Роскошные латунные ручки, гравированные на стекле узоры, сами дверные полотна, рельефные, вычурной формы — все детали интерьера можно было с полным основанием считать эталоном солидности и подлинной респектабельности. В этом месте управляли долгами крупнейшей державы, построенной когда-либо человечеством, а потому богатство убранства этого учреждения являлось отнюдь не прихотью отдельного человека, а превращалось в элемент большой политики. Шумилов немного даже заробел, обстановка в помещениях самого Министерства финансов выглядела намного скромнее.

Пройдя через застеклённые двери, Шумилов оказался в приёмной Управляющего Комиссии, где отрекомендовался секретарю, упомянув при этом Аркадия Артуровича Линдварка. Секретарь, услыхав, видимо, знакомую фамилию, понимающе закивал и тут же отправился на доклад в кабинет Семёнова.