182

Скука

как она вдруг потянулась ко мне с порога, и я удивился, думая, что она хочет меня поцеловать — это было на нее как-то не похоже: в таком месте и в такой момент. Одна­ко вместо этого она прошептала:

— Не забудь, что сегодня у нас урок и сразу же после завтрака мы должны ехать к тебе в студию.

Не знаю почему, но эта необычная предупредитель­ность показалась мне подозрительной, и я даже подумал, что Чечилия хочет воспользоваться мною и нашим якобы свиданием, чтобы прикрыть ими какие-то свои неизвест­ные мне дела.

Прихожая была обставлена так, как обставляют ста­ринные семейные пансионы в курортных местах: соло­менные стулья и столик, в одном углу — горшок с цвет­ком, в другом — гипсовая статуя, представляющая обна­женную женщину. Но и стулья, и столик выглядели вет­хими и расхлябанными, во всех углублениях и трещинах статуи было серо от пыли, и вдобавок у нее была отбита рука, а у цветка, который, кажется, зовется фикусом, было всего два листа на самой верхушке длинного голого стебля. Я отметил также, что белые стены были припоро­шены пылью, давней, глубоко въевшейся, которая по уг­лам потолка сгущалась в паутину — густую и темную. Внезапно я подумал, что такого дома застыдилась бы лю­бая девушка, пуская в него в первый раз своего любовни­ка, любая, но не Чечилия. Чечилия провела меня тем временем длинным пустым коридором, открыла какую– то дверь и знаком пригласила войти.

Я очутился в большой прямоугольной комнате с рас­положенными по одной стене четырьмя окнами, кото­рые были задернуты желтыми шторами. Две ступеньки и арка делили комнату на две части; более просторная слу­жила гостиной, где стояла та самая мебель, про которую

183

Альберто Моравиа

Чечилия сказала, что у нее нет цвета — золоченая мебель в стиле Людовика XIV, подделка под старину, которая была в моде лет сорок назад; она концентрическими кругами располагалась вокруг круглых столиков и тон­коногих торшеров с бисерными абажурами. Мне сразу же бросились в глаза белые трещины на позолоте, грязь на цветастых подлокотниках, пятна сырости на малень­ких гобеленах с галантными сюжетами. Однако об упад­ке, в котором пребывал дом, свидетельствовала даже не столько ветхость меблировки, сколько отдельные, почти невероятные детали, говорящие о давнем и совершенно необъяснимом запустении: узкая длинная полоса обоев в цветочках и корзиночках свисала с середины стены, об­нажая грубую известь штукатурки, клок с неровными краями был вырван из шторы, в одном из углов потолка зияла глубокая черная дыра. Почему родители Чечилии не позаботились хотя бы о том, чтобы приклеить ото­рвавшийся кусок обоев, залатать штору, замазать дыру в потолке? А что касается Чечилии, то неужто это и был «дом как дом», «гостиная как гостиная», «мебель как ме­бель»? Как можно было жить в этом доме и не замечать, в каком необычном, в каком ужасающем состоянии он на­ходится? Раздумывая надо всем этим, я прошел вслед за Чечилией в находившуюся за аркой комнату, которая служила столовой; она была обставлена той же «возрож­денческой» мебелью, массивной и темной, которую я уже видел в студии Балестриери.