Номера актера не было в телефонной книге, но я лег­ко достал его на киностудии, где он когда-то работал. Заполучив номер, я убедился в своей правоте следующим образом: сначала, примерно без четверти двенадцать, я звонил Чечилии, и телефон неизменно оказывался за­нят. Затем сразу же перезванивал актеру и обнаруживал, что и он тоже разговаривает. Я ждал минут пять — десять и после этого делал контрольный звонок: теперь оба те­лефона были свободны. И ровно через минуту, с точно­стью, которая разрывала мне сердце, у меня раздавался звонок, и Чечилия на другом конце провода, спокойная и деловитая, как секретарша, сообщала мне, в зависимости от сложившейся ситуации, увидимся мы с ней сегодня или нет.

Телефон помогал мне следить и за пребыванием Че­чилии дома, за ее приходами и уходами. Я методично (если только можно назвать методичными судорожные уловки ревности) звонил ей в разное время дня, и мне либо никто не отвечал, либо отвечала мать, которая часто сидела дома, оставив магазин на сестру. Тогда я завязы­вал разговор с матерью, которая только и мечтала о том, чтобы поболтать, и, слушая ее болтовню, я узнавал кое– что из того, что меня интересовало. Разумеется, инфор­мация, которую я получал от матери, шла от Чечилии, которая лгала ей точно так же, как и мне, то есть сообща­ла лишь то, что считала нужным, но я теперь научился ее расшифровывать, тем более что Чечилия, не подозревав­

210

Скука

шая о моей слежке, не заботилась о том, чтобы согласо­вывать эту информацию с другой, столь же лживой, кото­рую она представляла мне. Так я узнал, что Чечилия, как все лишенные воображения люди, повторялась, объяс­няя свои отношения с актером точно так же, как объяс­няла отношения с Балестриери и со мной. Если встречи со мной и Балестриери она объясняла тем, что мы давали ей уроки рисования, то теперь она говорила, что встреча­ется с актером, потому что он обещал ей работу в кино. Однако урок может длиться час или два, хлопоты же, связанные с работой в кино, могут занять целый день, и я обнаружил, что под этим предлогом Чечилия встречалась с актером ежедневно, а иногда даже не один раз. Они встречались по утрам (особенно если погода была хоро­шая), чтобы прогуляться по городу и вместе выпить кофе; они виделись после обеда, когда у них, по-видимому, было любовное свидание; по вечерам — чтобы поужи­нать и сходить в кино. Мать была немного обеспокоена этой необычной кинематографической активностью до­чери, но в то же время и польщена ею. Обращаясь ко мне как к конфиденту, она то озабоченно спрашивала, не опасна ли для Чечилии кинематографическая среда, из­вестная своими вольными, чтобы не сказать распущенными, нравами, то с таким же беспокойством осведомля­лась, верю ли я в то, что у Чечилии есть данные для кинозвезды. Ее вопросы были, конечно, совершенно бес­хитростны, но мне на другом конце линии порой казалось, что она знает все и забавляется, мучая меня с созна­тельной и утонченной жестокостью. На самом же деле — и я это прекрасно понимал — жестокость была в самой ситуации, и только в ней.

Таким образом, поставляя мне выдумки Чечилии и искренние заблуждения ее матери, телефон не мог ни

211

Альберто Моравиа

успокоить меня, ни предоставить неопровержимых дока­зательств измены, которые были необходимы мне для того, чтобы освободиться от моей юной любовницы и своей к ней любви. Опосредующий и безличный по са­мой своей природе, телефонный аппарат в конце концов стал казаться мне символом всей ситуации: средство об­щения, препятствующее общению, инструмент контро­ля, не позволяющий ничего узнать с точностью, простей­ший в употреблении автомат, который оказывался на деле коварным и капризным.