И при этом еще они стыдливо отводили друг от друга глаза, будто боясь, что их уличат в чем-то непотребном, запретном.
...Поремский вспомнил, что, когда еще учился на юридическом факультете, одно время была у него подружка из медицинского училища. Бойкая, крепенькая вся такая, темпераментная девица, приехавшая в Москву из Ростова-на-Дону покорять, видимо, столицу. Известно, что самые сведущие в медицине люди — это те студентки, которые только собираются еще стать медсестрами: для них вообще не существует ни секретов профессии, ни уж тем более каких-либо запретов. Вот и Инка оказалась одной из них.
А почему вдруг вспомнилась? Да вот увидел Владимир, войдя последним в квартиру, развернувшийся перед ним «пляжный пейзаж» довольно сомнительного толка, поглядел на словно стекленеющие глаза бойцов и усмехнулся про себя. Точно, и с ним однажды случилась близкая история.
Они всё искали себе место уединения, и оно неожиданно нашлось в ее училище, куда они проникли со всей осторожностью, обманув бдительность вахтера. Инка завела его в одну из аудиторий, или то был какой-то странный врачебный кабинет, подтащила к не менее странному, непонятному сооружению и вдруг вскочила на эти конструкции. Да так ловко, что ноги ее вмиг оказались раскинутыми высоко в стороны. Была полная луна, света они, естественно, не зажигали. Все выглядело словно на ладони, и он остолбенел. Но он был молод, распален долгим терпением, и приглашать его не надо было. Он с ходу оценил неоспоримые достоинство того сооружения. А позже узнал, что это всего лишь обычное гинекологическое кресло, в котором врачи осматривают и обследуют своих пациенток. Обычное — даже почему-то обидно стало.
Но Владимир будто заново ощутил то, давнишнее свое, состояние крайнего азарта, почти бешенства, кинувшего его тогда к Инке. И подумал, почти физически ощущая сейчас тяжкую атмосферу, накапливающуюся в комнате, что, случись невероятное и расстегни вдруг кто-нибудь из наиболее решительных омоновцев ширинку своих брюк, мгновенно выстроится живая очередь желающих также овладеть этой грубой, горячей плотью. И никакая сила их не остановит, потому что она сама, эта плоть, куда более страшная, почти убойная сила. Вот и ищи потом мотивы в делах о групповых изнасилованиях...
Появившийся в комнате судмедэксперт с ходу оценил обстановку и рявкнул на столпившуюся «публику» почти зверским басом:
— Эй, вы, охламоны! Да прикройте ж ее чем-нибудь! Ну чего вы, как кобели на собачьей свадьбе?! Есть же халат, тряпки вон валяются! —и показал на разбросанную по полу одежду.
Раздались короткие смешки, кто-то выдал довольно-таки сальную шутку. И, наконец, пришел в себя командир отделения, задействованного в операции:
— ОМОН, на выход!
А Седов, улыбаясь, добавил, обращаясь уже к Поремскому:
— Оперативно-следственная группа может приступить.
Судебный медик быстро осмотрел Масленникова, сказал, что тот живой, но спит, то есть в полном отрубе. А что он принимал, понять сейчас трудно, тут, на столе, навалом всяческой хренотени, и нужны специальные анализы. Но ответ может подсказать вон та дама, видимо от медицины, и показал на женщину. Сам же подошел, спустил наконец с подлокотников ее безвольные ноги, подтянул и застегнул на ней белый халат и открыл свой чемоданчик, чтобы попытаться привести ее в чувство.
Из документов, найденных в ее сумочке, Поремский узнал, что она работает врачом в наркологическом диспансере. Был и адрес, и все прочие атрибуты. Мария Леонтьевна Торопкина — вот как ее звали. Возраст — 48 лет, не замужем, штампа в паспорте нет, о детях тоже ничего не сказано, а может, просто отсутствуют соответствующие отметки в паспорте. Ничего себе «девушка», кинувшаяся во все тяжкие на старости лет! А с другой стороны, за что ее судить? Свободная женщина. |