Тихонова немедленно встряла:

– Ближе к делу! Когда можно забрать машину?

– А, здравствуйте, здравствуйте, гражданка Мария Антоновна, – со значением поприветствовал молодую женщину Остапчук, поднимая глаза от стола.

Уж что он имел в виду, и что услыхала в нем мнительная дамочка, но она немедленно взбеленилась:

– Почему вы разговариваете со мной в таком тоне?

– Обычно разговариваю, – хмыкнул сержант и хотел что-то прибавить, но на шум выглянул капитан Сорокин, попросил всех в кабинет.

Тихонова, фыркнув, прошествовала по приглашению, Золотницкий последовал тоже.

Остапчук подмигнул, вполголоса произнес:

– А военврач-то очкарик.

– Ну да.

– А марку машины по темени разглядел.

– Когда надо, то что хочешь разглядишь, – со знанием дела поддакнул Маслов.

Сержант опомнился, что несовершеннолетний нарушитель спокойствия еще тут.

– Ты что тут еще заседаешь? Вали домой, и не спекулируй.

– Я не спекулирую, – возразил парнишка. – А если даже и да, то не я один. Вот эта тоже… в шляпке, наверняка спекулянтка.

– Та, что сейчас прошла? – спросил Акимов.

– Она. Давеча Иван Санычу докладывал.

Названный субъект поинтересовался, якобы равнодушно:

– Не с этим ли субъектом она сговаривалась тогда, в рядах?

– Не-а, не с ним, – заверил Витька. – Тот совсем другой был.

– Какой же?

– Ну не знаю. Чернявый, нос большой, и вроде бы хромал…

Остапчук, помогая вспомнить, попытался включить Витькину торгашескую наблюдательность:

– Одет, может, как-то по-особенному? Шляпа, пиджак, плащ…

Витька обрадовался:

– Точно, Иван Саныч, плащ! Заграничный наверняка, с золотым отливом, кругом ремешки, погоны.

Потом Витька, вежливо попрощавшись, пошел к выходу. Акимов, потянувшись, вдруг спросил:

– Ваня, а портфель из «Победы» куда положил?

Остапчук, в свою очередь оглядев помещение, удивился:

– Да тут лежал. Делся куда-то, а что, нужен?

– Чудеса, да и только.

Глава 10

Узнав от Пельменя, что тихоновская машина нашлась и отмокает у здания милиции, – об операции по ее вылавливанию был рассказан целый анекдот, – Колька, самовольно бросив работу, поспешил к отделению.

Автомобиль стоял там, где указал Андрюха. Было большое желание немедленно броситься к нему, изучить да рассмотреть, но останавливало то, что окна кабинетов выходили прямо на нее. Что, если хозяева в отделении, и увидят, как он крутится у их драгоценности?

Но осмотреть надо было. За несколько дней подозрения переросли в твердую уверенность: Колька уже готов был голову дать на отсечение, что отца сбила курица Мурочка, а дело теперь собираются замять, поскольку муж у нее – шишка на ровном месте.

«Если так, то все. Конец», – клялся он про себя, совершенно не думая о том, что «так» и что «все».

Он не думал о том, что будет делать, убедившись, что они мерзавцы. Это же не чужие, посторонние люди – Сорокин, надежный Николай Николаевич, почти второй отец, и Акимов, Палыч, без пяти минут родственник. Сам того не замечая, Колька уже начал подбирать им оправдания, как будто они в них уже нуждались: «Может, не виноваты, приказали, надавили, пригрозили. У Тихонова связи, в Летчике-испытателе простых нет. И все равно – как можно? Это же предательство».

Колькина измученная душа как бы раздвоилась: одна часть бушевала, требовала жертв, полыхала, как лесной пожар, а вторая была уже черным-черна, точно выжженная.