– Но-но.

– …Маслова то есть, за грудки, а он вот так и держится: знать ничего не знаю. Я и потащила его сюда, а в вагоне как раз власть встретила.

Остапчук, делая вид, что старательно записывает сказанное, поднял глаза.

– Что ж, все?

– Все пока, а там от вас зависит!

– Ну-ну. Товарищ несовершеннолетний Маслов, что можете сказать по данному поводу?

Витька вежливо склонил умную голову, откашлялся, принялся излагать, спокойно и неторопливо:

– Все сказанное не имеет ко мне никакого отношения. Гражданка Приходько приобрела с рук картошку…

– Ты же мне на этого указал! – возмутилась тетка Анна.

Но Витьку просто так, без хрена, не употребишь.

– Я лишь ответил на ваш вопрос о том, где можно купить картофель. Как воспитанный гражданин.

– Справедливо, – согласился Остапчук.

– Да как же так – «справедливо»! Они ж столковались мне порченую подсунуть!

– Простите, – остановил женщину сержант, – это обвинение серьезное, клевета, к тому же по отношению к несовершеннолетнему…

– Беззащитному сироте, – подсказал Маслов.

– Да вы тоже сговорились, что ли? – возмутилась тетка Анна.

– Вот это уже клевета на власть, – заметил Остапчук. – Так и запишем. Ай-ай-ай.

– Вот! Пользуетесь тем, что сразу потребитель не проверяет – и ду`рите!

– Вы, простите, когда ж увидели, что картофель испорчен? – хлопая глазками, спросил Витька.

Тетка Анна открыла рот, но тут поняла, к чему идет, и осеклась.

– И все-таки ответьте, – предписал Остапчук, покачивая пером.

Она угрюмо призналась:

– Двух суток не прошло.

– Вот так вот, – с удовлетворением констатировал Витька, – где-то двое суток продержали корнеплоды, неясно в каких условиях – а я, стало быть, виноват!

– Ах ты!..

Остапчук снова был вынужден призвать к порядку:

– Тихо-тихо. Сейчас вы, гражданка Приходько, садитесь к столу и изложите письменно все свои беды.

Тетка резко поднялась, уронив стул:

– Ничего не буду писать. Вижу я, к чему клонится: как всегда, я у вас виновата, а этот вот, как всегда, ни при чем. Ничего, я с его мамашей поговорю, пусть знает!

– Это ваше право в пределах, допускаемых законом, – подчеркнул сержант, особо ничем не рискуя. Всему району было известно, что второй такой сороки в округе нет, а до рукоприкладства не дойдет, поскольку Витькина мама – воспитанная женщина.

– Все, кончилось мое терпение, жаловаться на вас на всех буду, попомните меня, – ворчала тетка Анна, отправляясь к двери, излагая смутные, но ужасные угрозы.

Навстречу ей по коридору шествовали двое – Мурочка Тихонова, в очередной шляпке, в легком кричаще-цветастом платье, и военврач Золотницкий, отглаженный, свежий, без тени похмелья и чего-то недостойного. И в пенсне.

Войдя в кабинет, военврач козырнул, пожелал здравия, потом всем пожал руки. Мурочка поприветствовала не сквозь зубы, но высокомерно. Акимов заметил:

– А вы, Владимир Алексеевич, очки носите?

Тот снял пенсне, протер стеклышки, ответил смущенно:

– Вот, окопчики сказываются, ранения. В крота превращаюсь. Коллеги-окулисты настаивают, что пора носить, а я никак не могу привыкнуть.