Акимов довольно бодро принялся врать про то, что товарищ обращался «в мое, значит, отделение по поводу плаща. Оставил после гулянки в районе». Теперь вот, граждане представили и нашли, он, Акимов, приехал порадовать – «а тут вот». Спроси его – зачем лгал, он и сам бы не сказал. Машинально. За последнее время привык ни словечка просто так не говорить. Вадим Григорьевич слушал, не перебивая, кивая, и внимательно осматривал, чуть не обнюхивая, этот плащ, обыскал карманы, чему-то похмыкал. А Ковалев, стрельнув у Акимова еще папироску, ободрил:

– Да не горюй, лейтенант. У нас тоже, сам видишь, прокол. Сколько уж эту квартиру выпасали, и сволоча этого, а теперь ни дитяти, ни теляти. Дохлый-то кому он нужен?

– Он – никому, – подал голос Вадим Григорьевич.

Он уже закончил с плащом, теперь, сдвинув брови, изучал бумаги на столе. И, странное дело, вроде бы что-то понимал. Хмыкнув, спрятав листы, сказал Сергею:

– Пройдемте к нам, товарищ лейтенант, тут недалеко. Поведаете, что да как, – и свободны.

– Есть.

– Ковалев, мы пошли, а ты вызывай скорую.

* * *

За полночь Иван Саныч проснулся, как будто его кто-то за плечо потряс. С ним с войны такого не случалось. Попытался снова уснуть – не вышло. Поворочался с боку на бок, повертелся, помял подушку. Жена Галина, не открывая глаз, спросила:

– Вань, что?

– Ничего, спи, – успокоил он ее, не себя.

Было неспокойно. Забыл что-то важное сделать, а вот что?

Прокрутил в голове прошедший день, дела припомнил – ничего не вспомнил. «Вот чурбан беспамятный. На свалку, на пенсию тебя надо».

Ладно, пойти водички попить, может, осенит.

Он вышел на кухню, выкрутил кран до предела, так, чтобы изморозь пошла по светлому металлу, и стал хлебать ледяную воду прямо из-под крана. Потом, не устояв, ополоснул голову под струей. Правда, тут неловко получилось, налилось на пол. Саныч принялся искать тряпку, это было непросто: его супруга Галина, чистюля первостатейная, все всегда заботливо прячет и припасает. Кстати, о припасах. Керосин скоро закончится, во, полбутылки всего…

«Керосин!» Саныч, моментально одевшись, кинулся бежать.

Керосин кончился и в отделении, а сержант, ответственный за снабжение, из-за нехватки времени не сбегал в лавку, а просто долил в керосинку бензинчику. Сорокин был в отлучке и этого не знал, и никакой записки Остапчук не оставил. И если капитан пожелает чайку испить, то при малом количестве керосина, да еще с бензином, запросто может случиться такой швах, что… прямо ах. Саныч останется без работы, равно район – без отделения, а то и без начальника отделения. Ведь капитан Сорокин живет на работе в самом прямом смысле. Его старое обиталище снесли, служебной хаты не ожидалось, и они всем отделением оборудовали для руководства комнату прямо в отделении. Капитан теперь в ней и обретался, чтобы не ездить туда-сюда к себе в центр и обратно.

Лишь промчавшись сгоряча пару кварталов, Остапчук опомнился, точнее, устал. Сбавил скорость: «И чего бегать, сапоги бить? Если бы рвануло, то уже было бы известно. Чего Николаичу ночью чаевничать… Пройду потихоньку, записку черкану ему – и домой. Может, его и дома еще нет».

Вот, помещение на месте, дым не валит, крыша взрывом не снесена – да и с чего бы, не коктейль же Молотова. Саныч, стыдясь, мысленно воздал хвалу Всевышнему и, отперев дверь своим ключом, прокрался в их с Акимовым общий кабинет, где особый столик был назначен филиалом кухни. На нем и стояли керосинка, чайник, чашки, жестянки с сахаром, солью, чаем и прочим.

Фу, керосинка на месте, и даже холодная – отлично! Иван Саныч принялся быстро чирикать на листке памятную записку.