|
.. Ведь пропадет фамилия наша теперича - без щита сего! - Нет, тятенька! - ответила ему дочка. - Мне в монастыре век свой кончать желания нету. И вы дитем моим не загородитесь! А я отныне девица свободная. И не была я брюхата, и не рожала николи. Так и объявите по Москве, что я - девственна... *** - А чего бояться-то? - сказала Наташа Шереметева. - Сфера небесная пусть обернется инако, а я докажу свету, что верна слову. "Ах, как она счастлива!" - кричали мне люди. А где они, эти люди? "Ах, как несчастна она!" - кричали люди теперь, когда возок увозил Наташу в Горенки (там она и венчалась с Иваном). И не было уже толпы под окнами, лишь две убогие старушки, в чаянии подарков, рискнули на свадьбе мамками быть... За столом невеселым горько рыдал временщик, из фавора царского выбитый: - Был я обер-камергер, и место мое по ею пору еще не занято. Нешто же немцу отдадут ключи мои золотые? - Ах, сударь мой, - отвечала Наташа. - На что вам ключи камергерские, коли теми ключами и амбара не отворить?.. Привез Иван Алексеевич молодицу в свой дом. А там свара такая, что все родичи волосами переплелись. Каждый бранится, один другого судит, все высчитывают: кто более других виноват? Невеста государева (Катька подлая) щипнула Наташу: - Ишь, птичка шереметевская! Залетела на хлеба наши? Наташа на подушки шелковые упала - заплакала: - Боженька милостивый, куда ж это я попала? А в этот вой, в эту свару, в этот дележ добра - вдруг клином вошел секретарь Василий Степанов и сказал Долгоруким: - Тиха-а! По указу ея императорского величества ведено всем вам, не чинясь и не умытничая, ехать в три дни до деревень касимовских. И тамо - ждать, не шумствуя, указов дальнейших... Наташа вздохнула и князю Ивану поклонилась: - Ну вот, князь Иванушко, получай конфекты на свадьбу... Решили молодые наспех визиты прощальные на Москве сделать. Василий Лукич им двери дома своего открыл. - Сенатские были у вас? - спросил испуганно. - У меня тоже... Велят ехать. Дают мне пост губернатора в Сибири, но чую, для прилику по губам мажут. Сошлют куда - не знаю... Фельдмаршал Василий Владимирович тоже молодых принял. - Бедные вы мои, - сказал старик и заплакал... А другие - так: в окно мажордома высунут: - Господа уехали, - скажет тот, и окна задернут... Шестнадцать лет было Наташе о ту самую пору. Но глянул на нее князь Иван и не узнал: сидела жена, строгая, румянец пропал, шептали губы ее... - Чего шепчешь-то? - спросил. - Иль молишься, ангел мой? - Какое там! - отвечала Наташа. - Мои слова сейчас нехорошие, слова матерные. Я эти слова от мужиков да солдат слышала, а теперь дарю их боярам московским... Псы трусливые, я плачу, но им тоже впереди плакать! От царицы нынешней - добра не видится! - Молчи. - И князь Иван ей рот захлопнул. - Кучер услышит... Повернулась к ним с козел мужицкая борода: - Эх, князь, рта правде не заткнешь... А Только, ежели вам, боярам, худо будет, то каково же нам, мужикам? То-то, князь!.. Вернулись новобрачные в Горенки, а там уже собираются. Свекровь и золовки бриллианты на себя вешают, швы порют на платьях, туда камни зашивают. Да галантерею прячут, рвут одна у другой кружева, ленты всякие и нитки жемчужные... Наташа четыреста рублей для себя отсчитала, а остальные шестьсот брату Пете Шереметеву на Москву отправила. А все, что было у нее дорогого, вплоть до чулок, в один большой куколь завернула. |
