Его жена училась в Гилдхоллской школе музыки, когда они встретились и полюбили друг друга. В последний год ее учебы Том побывал на концерте с участием Джойс, удивленно и испуганно внимая чудесным звукам. Еще долго он не мог поверить, что она и впрямь может полюбить такого обычного человека, каким он считал себя. И что она вправду будет принадлежать ему.

Но они поженились, и она пропела еще четыре года, сначала в маленьких, скромно посещаемых концертах, потом поступила в хор Королевской оперы. Все это закончилось после рождения Калли. «Только на время», – решили они. На время. Но он продвигался по службе медленно, денег не хватало, и, когда Капли было два года, Джойс устроилась дублершей в мюзикл «Годспелл». Но Том часто выходил на ночные дежурства, а из попыток оставить дочку с няней ничего хорошего не получилось, и из за этого Джойс чувствовала такую вину и тревогу, что, находясь в театре, никак не могла сосредоточиться. Поэтому, чтобы сохранить подвижность голоса, она временно поступила в Опереточное общество Каустона, а когда оно закрылось, в ЛТОК. Не сказать, что ей там нравилось, но это было лучше, чем ничего. Они с Томом решили, что продлится это только до тех пор, покуда Капли не подрастет и не сможет оставаться дома одна.

Но, когда это время настало, Джойс обнаружила, что музыкальный мир изменился и в него пришло множество талантливых и настырных молодых певиц. А годы более или менее спокойной семейной жизни притупили лезвие ее амбиций. Она поняла, что не хочет ездить в Лондон, выходить на огромную и мрачную сцену и петь какую нибудь крошечную безымянную партию. Особенно когда из за кулис глазеет толпа двадцатилетних девиц и юношей, которых так и переполняют решимость, энергия и надежды. Поэтому постепенно, без всякой суеты или видимого огорчения, Джойс отказалась от своих планов сделать музыкальную карьеру.

Но, когда она так искренне исполняла свои скромные роли (более крупных ей не поручали) или с таким увлечением пела на рождественском детском утреннике, ее муж всегда ощущал мучительную жалость. За годы их счастливой совместной жизни эта боль приутихла, но теперь, когда «Martern Aller Arten» еще звучала у него в ушах, а краем глаза он видел огромный куль с одеждой, которую предстояло перешивать и чинить, внезапная грусть и сожаление об утраченных возможностях пронзили его, словно кинжалом.

– Том… – Джойс взяла его за руку и пристально взглянула ему в лицо. – Не надо. Это все не имеет значения. Никакого. Есть только ты и я. И у нас есть Калли. Дорогой?.. – она внимательно и нежно посмотрела ему в глаза. – Все хорошо?

Барнаби кивнул и постарался изобразить спокойствие. Что он может поделать? Так уж сложились обстоятельства. Главное, что у них есть Калли.

Их дочь бредила театром с четырех лет, впервые побывав на рождественском утреннике. Когда детей позвали высматривать злого волка, она первой выскочила на сцену, а потом упорно, с криками и брыканием, отказывалась уходить. В начальной школе она с большой уверенностью исполняла роли дубового листа или маленького кролика и ни о чем не жалела. В настоящее время она доучивалась в Нью Холле на отделении английской литературы и исполняла самые заметные роли в спектаклях Кембриджского любительского театрального общества.

– Ты все это прекрасно знаешь, – продолжала Джойс. – Глупый старый медведь.

Барнаби улыбнулся:

– Давненько меня так не называли.

– Помнишь, как Калли тебя так называла? Ей нравилась та передача по телевизору. «Зовусь я Барнаби медведь», – пропела она. – Забыла, что там дальше.

– О да. В семь лет она была та еще непоседа.

Их беседа на минутку приостановилась, потом Джойс заговорила снова:

– Колин спрашивал.

Барнаби тяжело вздохнул.