Изменить размер шрифта - +
Когда ясно, кто прав, кто виноват, что разрешено, а что запрещено, что крамола, а что катехизис. Первые признаки разброда и шатания вызвали целую серию происшествий — отчаянные экскурсанты прятались в студиях, сутками ждали, когда начнется эфир, и врывались в передачу, скажем предвыборную, со справедливыми, но неуместными требованиями. Потом в эфир с боями прорывались народные избранники. На чашки режимных весов бросали депутатские права и неприкосновенность и дисциплину эфира. Победа досталась депутату с действительно сенсационными разоблачениями.

Только вот, решился ли бы на подобный партизанский трюк дедушка американского эфира, всеобщий любимец Уолтер Кронкайт? И как скоро его бы уволили? И сообразил бы многоопытный, убеленный заслуженными в политических боях сединами сенатор США врываться в прямой эфир, потрясая мандатом, полученным от народа Калифорнии или Алабамы?

Это все рассуждения сугубо риторические. Совершенно не имеющие отношения к тяжелому вздоху Саши Смирнова.

— А выглядел-то он как?

— Да как все! В джинсах, худой и, кажется, черноглазый.

— Высокий?

— Да вроде да.

— А одет как? Волосы? — Саша открыто страдал. От сугубого непрофессионализма.

— Они тут в жилетах ходят. Таких, с карманами, — авторитетно кашлянул старший караула.

— Цвет волос? — терпеливо повторил вопрос оперативник.

— Русые или черные… А вообще, что-то случилось? Ты почему спрашиваешь?

— Найти их надо.

— Понятно. — Видимо, расплывчатый ответ показался стражам телевизионного порядка вполне удовлетворительным.

— Слушайте, может, кто заметил, какие сережки на девушке были?

— Сережки? Ты что, очумел?

Оперативник кивнул и вышел на «паперть». Кое-что выведать все же удалось.

 

* * *

Лизавета сладко зевнула и потянулась. Какой дивный сон. Просто Феллини. Сначала похищение, карета, завязанные глаза, потом грохот музыки, огни карнавала, шуршание домино и игривый менуэт. Надо же…

— Очухалась? — Жесткий, хриплый, но знакомый голос.

Девушка открыла глаза и огляделась. Странный сон и странное пробуждение. Она лежит, совершенно одетая, на полу, точнее, на ветхом ватном одеяле в абсолютно незнакомой комнате. Окно где-то под потолком и очень маленькое, бетонно-кирпичные унылые стены, никакой мебели. Рядом на корточках сидит Саша Байков, под глазом синяк, на лбу ссадины. А так — Саша как Саша.

— Что происходит? — Лизавета удивилась, услышав собственный голос. Тихий и слабый. Доносящийся издалека.

— То, что и должно, то, чего ты добивалась.

— Ты о чем? — Лизавета потрясла головой в попытке унять звон в ушах.

— Ты кому-то прищемила хвост. Очень сильно. Ты что, ничего не помнишь?

Лизавета покачала головой и попробовала сесть. И упала.

— Час от часу не легче… Тебя что, по голове били? — Он схватил Лизавету за руку, заметил кровь и вовсе перепугался. — Что-нибудь болит?

— Нет вроде. — Девушка машинально дотронулась до лица.

— А кровь откуда?

— Может, твоя…

— Это вряд ли. Попробуй сесть. — Саша приподнял ее за плечи, помог опереться о стену. — Сними куртку.

Лизавета лязгнула молнией, случайно задела воротником ухо и ойкнула.

— Вот откуда кровь, сережку выдрали, гады.

— Какие гады? Ты ж ничего не помнишь?

— Зато сообразила. — Девушка подтянула колени к подбородку.

— Отличается умом и сообразительностью.

Быстрый переход