— И он не видел кто?

— Не рассмотрел в темноте. Где вы были вчера вечером?

— Здесь. Работал над книгой об ученом.

ГЛАВА 14

Ненароков постарел, погрузнел, волосы надо лбом чуть поредели… заурядная внешность этакого простеца интеллигента из глубинки, но глаза, вдруг «зыркающие» из-под сонных век, беспокойны и пронзительны. Их тогда четверо было, несущих гроб: отец, математик, Кривошеин и Николай Алексеевич. Он рассказывал:

— Мы случайно ехали вместе и действительно опоздали из-за электрички. Полина вышла нас встречать на крыльцо… — Учитель улыбнулся, смягчая блеск зрачков, и неожиданно процитировал:

— Из меня, конечно, князь… да и она — невысокая и без косы… А вот нечаянно вспомнился Блок, когда увидел я ее в белом платье и в белом жемчуге, серьги и бусы озаряли лицо. Ну, познакомились с гостями: коллега отца с мужем… и еще одна пара.

— Кто такие, не помните?

— Нет. Позднейший ужас все заслонил. Помню детские голоса, они играли в прятки и выкрикивали — теперь представляется — болезненно-злобную присказку. Однако закат горел ярко, пышно.

— Сколько было детей?

— Саша и… да, еще один ребенок.

— Мальчик, девочка?

— А ребенка я как будто и не видел. То есть после появления этого — Кривошеин, вы говорите? — с Сашей я уже ничего не помню, кроме мертвой… нет, еще кусты и траву в крови.

— Но сам обед помните?

— В общем, да. Не больше получаса мы и просидели. Разговор незначительный, светский, что называется. Вдруг встает Полина: «Хочу произнести тост за мой двойной праздник — день рождения сына и помолвка». Это было так неожиданно, так нервно.

— Для вас?

— И для меня. И для всех, по-моему, неожиданно. Она еще не дала согласия — и вот, публично… Такой жест — властный вызов — был нехарактерен для нее. Вы же знаете, девушка тихая, застенчивая — и вдруг торжествующая яркая женщина.

— Вам была неприятна эта метаморфоза?

— Наоборот, какие-то новые грани открылись, глубина и тайна. Впрочем, тайна в ней была всегда. А я был счастлив до предела — никогда ни до, ни после, — и продлилось это состояние несколько минут.

— Как я понимаю, ее тост был демонстрацией?

— Может быть.

— Против кого-то, да? Как прореагировали на ее заявление присутствующие?

— Какую-то секунду стояла тишина, потом поднялся Александр Андреевич с бокалом шампанского. «Счастья тебе, доченька!» — взволнованно, с любовью… и по-гусарски разбил бокал оземь. Мы последовали его примеру, даже его коллега всплакнула… правда, посуду не били. Опять потек разговор, я не участвовал, помню только, как академик улыбался и сказал тихо: «К этому все шло».

— Как, по-вашему, он принял новость?

— Обрадовался, глядел необычайно растроганно — старик был строгий, властный. Наверное, для него это не было новостью. «К этому все шло», понимаете?

— Вы сидели рядом с ним?

— На другом конце стола. Он пробормотал, проходя мимо.

— Куда?

— В дом. — Николай Алексеевич подумал. — Правильно, за трубкой, вместе с той огромной дамой.

— Разве Софья Юрьевна курит трубку?

— Она тут ни при чем. После счастливого тоста народ расслабился, словно миновал кульминацию в центральной сцене… а какая нас ждала развязка! Филипп, из пижонства, начал трубку курить, хозяин решил похвастаться какой-то необычной, восемнадцатого века, из вишневого корня… — Николай Алексеевич грустно усмехнулся.