— Но если это было оружие из собрания Генри…

— Этого мы не знаем. Не забудь, что оно еще не найдено.

— Да, верно. Преступником мог быть кто-то совершенно посторонний. Знаешь, Генриетта, кто, мне кажется, убил Джона? Та женщина.

— Вероника Крей?

— Да.

Генриетта ничего не сказала. Она не отрывала взгляда от дороги.

— Тебе не кажется, что это возможно? — не отступалась Мэдж.

— Возможно? Да, — сказала Генриетта медленно.

— Тогда не думаешь ли ты…

— Не стоит строить предположения лишь потому, что нам хочется такого исхода. А исход был бы безупречный — все мы вышли бы чистенькими…

— Мы? Но…

— Мы все участники — каждый из нас. Даже ты, дорогая Мэдж — хотя им было бы трудноватенько придумать причину, по которой ты могла застрелить Джона. Конечно, и мне кажется, что стреляла Вероника. Ничего бы я не хотела больше, чем увидеть, как она дает дивное представление, пользуясь языком Люси, на скамье подсудимых.

Мэдж бросила на нее быстрый взгляд.

— Скажи мне, Генриетта, это твоя мстительность рисует тебе подобные картины?

— Ты хочешь сказать, — Генриетта на миг замолчала, — не потому ли я, дескать, так говорю, что любила Джона?

— Да.

Мэдж ощутила небольшую неловкость оттого, что эта самоочевидная вещь впервые была названа. Все — Люси, Генри, Мэдж и даже Эдвард, примирились с тем, что Генриетта была влюблена в Джона Кристоу, но никто не произносил это вслух.

Какое-то время Генриетта казалась погруженной в себя. Потом сказала задумчивым голосом:

— Я не сумею объяснить, что я чувствую. Наверное, я и сама не знаю.

Они проехали мост Элберт.

Генриетта сказала:

— Заедем-ка, Мэдж, ко мне. Выпьем чаю, а потом я доставлю тебя к твоим шакалам.

Здесь, в Лондоне, короткий день почти угас. Они остановились у двери студии. Генриетта отперла ее, вошла и включила свет.

— Холодно, — сказала она. — Зажжем-ка мы лучше газ. Черт возьми, я ведь собиралась купить спичек по дороге.

— А если зажигалкой?

— Моя барахлит, да и вообще газ ими зажигать трудно. Ну ничего, тут на углу стоит старый слепец. Я обычно беру спички у него. Так что вернусь через две минуты.

Оставшись одна, Мэдж стала разглядывать работы Генриетты. И в этой огромной мастерской она испытала жуткое чувство сродства с ее обитателями из дерева и бронзы.

Она увидела бронзовую голову с мощными скулами и в стальном шлеме — наверняка солдат Красной Армии; висящую в воздухе композицию из перекрученных алюминиевых лент, которая основательно ее озадачила; была тут и чудовищная жаба из розоватого гранита; а в конце студии ее внимание привлекла деревянная фигура почти в человеческий рост. Она разглядывала ее, когда ключ Генриетты повернулся в замке и, чуть запыхавшаяся, вошла она сама.

Мэдж обернулась.

— Что это, Генриетта? Это почти пугает.

— Это? «Молящаяся». Я делала ее для «Международного объединения».

Мэдж повторила, не отводя взгляда:

— Она пугает.

Присев на корточки, чтобы зажечь газ, Генриетта сказала вполоборота:

— То, что ты говоришь, интересно. Почему ты так считаешь?

— Я думаю — это оттого, что у нее вообще нет лица.

— До чего ты права, Мэдж!

— Просто очень здорово.

Генриетта сказала беспечно:

— Славный кусок грушевого дерева.