Изменить размер шрифта - +
На нем медленно рождалось утро, капля света, которая скоро упа­дет на землю и затопит ее золотом. Немцы в Париже, и мы проиграли войну. Начало, утро. Первое утро на свете, как и все остальные: все нужно было сделать, все будущее было в небе. Он вынул руку из-под одеяла и почесал ухо: это будущее других. В Париже немцы поднимали глаза к небу, читали на нем свою победу и свои завтрашние дни. У меня же нет больше будущего. Шелк утра ласкал его лицо; но у своего правого бедра он чувствовал тепло Нип­пера; у левой ляжки тепло Шарло. Еще годы жить: годы убивать. Этот зарождающийся победоносный день, свет­лый утренний ветер в тополях, полуденное солнце на ко­лосьях пшеницы, аромат разогретой вечерней земли, нужно будет этот день убивать постепенно, минута за минутой; ночью немцы нас возьмут в плен. Гудение усилилось, и в лучах восходящего солнца он увидел самолет.

— Это макаронник, — сказал Шарло.

Заспанные голоса стали клясть самолет. Они привыкли к небрежному эскорту немецких самолетов, к циничной, безвредной, болтливой войне: это была их война. Итальянцы в эту игру не играли, они бросали бомбы.

— Макаронник? Так я и поверил! — возразил Люберон. — Ты что, не слышишь, как четко работает мотор? Это «мес-сершмит», модель 37.

Под одеялами наступила разрядка; запрокинутые лица заулыбались немецкому самолету. Матье услышал несколь­ко глухих взрывов, и в небе образовались четыре малень­ких круглых облачка.

— Бляди! — выругался Шарло. — Теперь они стреляют в немцев.

— За это нас всех перебьют, — раздраженно сказал Лон-жен.

А Шварц с презрением добавил:

— Эти придурки еще ничего не поняли.

Раздалось еще два взрыва, и над тополями появились два темных ватных облака.

— Бляди! — повторил Шарло. — Бляди!

Пинетт приподнялся на локте. Его красивое парижское личико было розовым и свежим. Он высокомерно посмот­рел на своих товарищей.

— Они делают свое дело, — сухо сказал он. Шварц пожал плечами:

— А зачем это сейчас?

Противовоздушная оборона умолкла; облака рассосались; слышно было только гордое и четкое гудение.

— Я его больше не вижу, — сказал Ниппер.

— Нет, нет, он там, на конце моего пальца.

Белый овощ вышел из-под земли и указывал ввысь, на самолет: Шарло спал голым под одеялом.

— Лежи спокойно, — встревожился сержант Пьерне, — ты нас обнаружишь.

— Еще чего! В такой час он нас принимает за цветную капусту.

Он все-таки спрятал руку, когда самолет пролетал над его головой, мужчины, улыбаясь, следили глазами за этим сверкающим кусочком солнца: это было утреннее развле­чение, первое событие дня.

— Он совершает маленькую прогулку, нагуливает аппе­тит, — сказал Люберон.

Их было восемь, проигравших войну, — пять секрета­рей, два наблюдателя и один метеоролог, они лежали бок о бок среди лука и морковки. Они профукали войну, как профукивают время: не замечая этого. Восемь: Шварц — слесарь, Ниппер — служащий банка, Лонжен — фининс­пектор, Люберон — коммивояжер, Шарло Вроцлав — зон­тичных дел мастер, Пинетт — транспортный контролер и два преподавателя: Матье и Пьерне. Они скучали девять месяцев, то среди пихт, то в виноградниках; в один пре­красный день голос из Бордо объявил им об их пораже­нии, и они поняли, что были неправы. Неуклюжая рука коснулась щеки Матье. Он повернулся к Шарло:

— Чего ты хочешь, дурачок?

Шарло лежал на боку, Матье видел его добрые красные щеки и широко растянутые губы.

— Я хотел бы знать, — тихим голосом сказал Шарло. — Мы сегодня отправимся?

На его улыбчивом лице беспрестанно мелькала смутная тревога.

Быстрый переход