Наконец ужасная пытка закончилась. Музафар наложил на вычищенную рану зловонную мазь, плотно забинтовал голень и попрощался до вечера следующего дня.

Спустя четверть часа Аглая заставила Катю поужинать, после чего та надолго заснула.

Через двое суток экзекуция повторилась еще раз. Потом еще раз, и еще…

Отвары и порошки помогали лишь на короткое время. Боль утихала, жар понижался. Но спустя час или два девушка снова металась в бреду.

Как-то сквозь густую серую пелену Екатерина услышала печальный голос старика:

– Рана на бедре меня больше не беспокоит. А с нижней частью голени придется расстаться.

– Как же так? – всхлипнула Аглая. – Она же молоденькая совсем! Как же она без ноженьки-то?

– Не причитай. Худо дело: чернеет там все. Антонов огонь у нее начинается.

Катя не понимала озабоченности лекаря, не понимала смысла разговора. В страшном недуге наступил сложный и крайне неприятный момент, когда измученному человеку становится безразлично свое будущее. Когда в еле тлеющем сознании пульсирует единственная мысль: скорее бы все закончилось! А уж как – не важно…

Очнулась Лоскутова примерно через сутки. Странно, но жара не было. И боль в ноге почему-то ослабла – из острой превратилась в ноющую.

В предбаннике никого, кроме нее, не было, шагов и голоса Аглаи Петровны она не слышала. На табурете рядом с широкой лавкой стояла накрытая рушником кружка со свежим молоком.

Катя почувствовала себя немного непривычно – боль будто переместилась от голени к коленке. Приподнявшись на локтях, она посмотрела на прикрытые тонким одеялом ноги…

– Боже, почему? За что?.. – прошептала она и закрыла ладонями лицо.

* * *

Восстанавливалась Екатерина долго. И если культя пониже колена подживала без осложнений, то душевная травма затягиваться не торопилась. Исполнив свой долг, лекарь Музафар появлялся все реже, зато Аглая не уставала хлопотать возле девушки. Кормила, обихаживала, собственноручно перешила по Катиной фигуре свое единственное выходное платье. И даже раздобыла где-то костыли.

– Не убивайся, доченька, – присев как-то рядом, обняла она Катю. – Ты лишилась малого, но живая осталась, а это главное. Разве не так?

– Что же мне теперь делать? – Слезы душили Катю. – Без ноги. Без возможности помогать товарищам. Без будущего. В пору руки на себя наложить…

Аглая Петровна поспешила успокоить:

– Раз уж я нашла тебя в лесу и вместе с Музафаром вытащила с того света, то помогу устроиться на этом. Поговорим, когда ты наберешься сил. А сейчас пообещай мне, что не наделаешь глупостей и будешь умницей.

Катя не хотела расстраивать добрую женщину, так много сделавшую для нее. Пришлось через силу улыбнуться и пообещать.

Окончательно боль ушла ближе к лету. Все это время Аглая дважды в день меняла повязки, придирчиво осматривала рубцы, смазывала их какой-то мазью. Помогала учиться передвигаться по небольшому двору на костылях. Она все еще скрывала от соседей постороннего человека. Явных пособников оккупантам в селе не было, но женщина опасалась, что кто-нибудь сболтнет лишнее и тогда немцы обязательно нагрянут.

Жизнь в маленьком селе шла своим чередом. В начале мая очень кстати прошли дожди, после чего погода установилась жаркая и сухая; сельчане пахали, сеяли, сажали…

Пропадала на работе и Аглая Петровна. Она же сообщала Екатерине свежие новости. Их в маленькое село на тупиковой дороге сорока приносила на хвосте редко, но все же приносила. Докатились до Кокташа слухи о разгроме партизанского отряда Гаврилова, об аресте и расстреле в Бахчи-Эли старого пастуха Ильяса. Аглая Петровна с легкостью добывала различные сведения, в том числе и о перемещении частей противника.