Либо же ты, наоборот, сопротивляешься жестким рамкам, желая навязать собственную волю миру. Это никогда не работает.

В любом случае, правила, определяющие эту жестокую и одинокую реальность, гнут и прессуют тебя, прежде чем сломать. И все уверяют, что тебе так будет даже лучше, что ты это заслужила, потому должна проявить благодарность. Ведь бог или общество, или какая-то извращенная комбинация из них наблюдает.

Кто-то всегда наблюдает.

Извини меня, если что не так. Жаль, что я не сумел предложить тебе ничего сверх того, что отдал. Надеюсь, однажды ты сможешь простить меня. Единственное, чего я когда-либо хотел, – чтобы ты стала лучшим человеком, чем твой отец. Ужасно возлагать такой груз ответственности на ребенка, верно?

Итак: счастье. Я желаю тебе счастья и радости, в какой бы форме они ни проявились, в каком бы месте ты их ни обрела. И очень надеюсь, что в сердце у тебя всегда имелся уголок, где бы ты чувствовала себя в безопасности. Без вечного присмотра, но вечно любимой.

С вечной любовью к тебе,

папа.

Чистоту соблюдай

Вэл крепко стоит на ногах впервые за очень долгое время. Теперь она вспоминает ощущение от пребывания тут. Холод царит вокруг, но будто опасается прикасаться к ней.

Это очень приятное чувство. Безопасное.

К ней возвращается восторг перед возможностями этого места. Здешняя чернота похожа не на тьму ночи, а на пустоту. Пустоту, содержащую бесчисленные варианты. Чистый лист для воображения, где способны воплотиться любые мечты.

Нет, неправда. Детям не позволяли свободно лепить мир по своему желанию. Скорее, это из них что-то лепили по собственному подобию. И до сих пор пытаются. Вэл вглядывается во мрак и различает ведущую. Та отступает назад, становясь всё меньше и разделяясь, пока тени не сливаются с темнотой и не остается всего один ребенок. С лицом сестры. Не деформированным, а реальным. Малышка кажется такой же, как в день, когда они виделись в последний раз.

– Китти? – нерешительно окликает Вэл, не способная сопротивляться, даже если это очередной трюк.

– Я устала, – сестра садится, и тьма поднимается, укутывая так, что снаружи остается только лицо с оттопыренной в обиде нижней губой. – Так нечестно. Вы все меня бросили.

– Я не бросала, – Вэл делает шаг ближе, но Китти отдаляется, находясь чуть-чуть вне досягаемости. – Меня забрал папа. Иначе я бы никогда тебя не покинула.

Айзек опускается на колени, полностью воспроизведя позу из последней сцены на кассете. Он снова возвращается в жадные объятия отчаяния.

– Прости меня. Я пытался тебя удержать.

Дженни издает стон, обхватывая себя руками.

– Его здесь нет. А я так хотела увидеться…

– Дерьмо. Дерьмо! – Маркус поворачивается вокруг своей оси. – Дверь исчезла. Пропала хрен знает куда!

– Не выражайся! – паникует Хави. – По правилам ругаться запрещено, а если мы их нарушим…

– Тогда он появится, – Вэл оглядывается по сторонам, но нигде никого нет, кроме них.

По крайней мере, насколько удается различить в темноте.

Хави кладет руку на плечо Маркуса, но тот отдергивается, словно от ожога.

– Не прикасайся ко мне! Не здесь, – затем снова воспроизводит свой жест, не прекращая вращаться и обшаривать взглядом окружающую пустоту. – Он появится и снова заставит притворяться тем, кем я не хочу быть, – растерянное лицо бывшего актера кажется до боли юным.

– Я не позволю ничему плохому случиться с тобой, – Хави хмурится, словно бросая вызов, но поза выдает страх: подбородок плотно прижат к груди для защиты от длинных пальцев, способных поднять голову и упрекнуть за проделку.

Зрачки Дженни расширены, уподобляясь окружающему мраку.