Ничего. Есть с десяток постов про «Господина Волшебника» на форумах, но ничего официального. И никаких свидетельств, что Вэл вообще когда-то существовала. Нет даже доказательств, что ее кто-то искал, или упоминаний про какие-либо обвинения в ее адрес или адрес отца. Совсем ничего.

Также нет ни единого подтверждения, что кто-то когда-то интересовался случившимся с Китти.

Айзек гонит машину, пока они не оставляют поселение далеко позади, после чего паркуется на обочине. Вэл не осознает, что всхлипывает, пока он не нагибается к ней, чтобы обнять, и тогда разражается рыданиями у него на плече. Спустя некоторое время голова начинает болеть, дышать становится тяжело, а слезы, наконец, иссякают. Она прижимается лицом к рубашке Айзека, положив ладонь ему на грудь. Он продолжает держать одной рукой Вэл за плечо, а другой касается ее затылка, не расспрашивая, что случилось, отчего, как ни странно, ей легче раскрыться после того, как тридцать лет запирала все эмоции, страхи и надежды за множеством глухих дверей. После тридцати лет упрямого следования примеру отца, как оказалось, без особой на то причины. А теперь он умер, покинув почти сорокалетнюю дочь, которая ничего – совершенно ничего – не добилась в жизни.

Они не прятались от угрозы, а лишь отгораживались от внешнего мира.

Вэл срывающимся, лишенным чувств, вытекших со слезами, голосом произносит:

– Дебра не заявляла о пропаже. И никогда даже не пробовала меня отыскать.

– Я так и решил, когда навещал ее, – вздыхает Айзек. – Но не хотел думать о ней плохо и предположил, что она просто прекратила поиски спустя много лет. Однако… – ему не требуется завершать мысль.

Вэл испускает придушенный, наполовину истерический смешок. Кажется, эмоции всё же не окончательно покинули ее.

– Мы играли в прятки, но никто не искал. Не только моя мать – вообще никто. Никого не волновало наше местонахождение. Инсульт и смерть отца. Мое сломанное запястье. Боже, я могла бы учиться, построить карьеру, завести семью. Добиться чего-то в жизни. Всего, что угодно. Мы могли бы освободиться от того крошечного мирка, который создали для себя и боялись его покинуть, так как считали, что потеряем всё. Нам не обязательно было оставаться на ферме. Теперь я ее ненавижу – нечестно, понимаю, ведь мне многое там нравилось. Но сейчас она воспринимается как тюрьма, пусть и выбранная по собственному желанию. Тюрьма…

Вэл не могла так больше продолжать. Все до единого аспекта ее жизни переписала эта ужасная и драматичная ирония.

Папа отказался от всего, чтобы уберечь их от угрозы, которой не существовало. И его упрямая, преданная дочь придерживалась того же курса. А требовалось-то лишь задать несколько вопросов, осторожно навести справки и один раз залезть в проклятый интернет, чтобы прояснить недоразумение.

Вэл выдавливает новый полусмешок-полуиканье. Это уже слишком.

– Что ты хочешь делать дальше? – интересуется Айзек, снова предоставляя ей выбор.

У нее всегда имелся выбор. Но понадобился друг из прошлого, чтобы она это, наконец, поняла. Вот только как ответить на вопрос? Огромный, неподъемный вопрос? Ей не дали образования. Опыт работы, конечно, хорошо, однако и он сводился к довольно узкой отрасли. И что теперь – начинать всё с нуля? Или возвращаться на ферму, чтобы собраться с мыслями и обдумать следующий шаг? Как можно двигаться вперед, когда Вэл практически не знает, что осталось позади? Потому что новые открытия почти не пролили свет на прошлое. Даже крупицы информации, полученные от матери, в лучшем случае обрывочные и скорее вызывают замешательство. Нужно покопаться в собственном мозгу в надежде, что там обнаружатся и другие воспоминания о Китти.

В конце концов, та потеряла всё. Так нечестно. А еще нечестно, что Вэл потеряла сестру и забыла о ней, поэтому теперь и хотела вернуть впустую потраченные годы.