Но, не успел я как следует перепугаться, как узнал одного из подчиненных Повара — генерала Пюжеева. Того самого офицера, из самых доверенных помощников генерала, которого Повар называл «Лексеичем», знакомство с которым началось для меня при довольно напряженных обстоятельствах на польско-немецкой границе и которому потом было поручено расследовать происхождение нескольких поддельных паспортов Богомола…

Он знаком показал мне, что хочет сесть в машину, и я открыл соседнюю дверцу.

— Григорий Ильич хочет вас видеть, — сказал он, обойдя машину со стороны капота и втиснувшись на сидение рядом с моим.

Я только пожал плечами. То, чего хочет Повар, всегда надо выполнять.

— Показывайте дорогу, — просто сказал я.

— Пока что выбираемся в направлении Сокольников, — уведомил он. — А дальше я покажу.

Мы проехали Сокольники, потом, следуя указаниям «Лексеича», малость покружили в районе Черкизовских улиц и, свернув наконец в длинный двор, проехали его и остановились у двухэтажного здания, расположенного поодаль от всех других домов и строений.

Снаружи здание имело донельзя казенный и унылый вид, но внутри оказалось на удивление тепло, светло и уютно. Мимо охраны, через холл, по широкой лестнице мы поднялись на второй этаж — и мой сопровождающий распахнул передо мной дверь кабинета, первым пропуская меня вовнутрь.

Григорий Ильич Пюжеев, он же Повар, сидел за представительным рабочим столом, в большом кресле — которое, как обычно, казалось маленьким по сравнению с выпирающими из него необъятными телесами генерала. Мне лично при взгляде на Повара вспоминались знаменитые строки Некрасова: «Князь Иван — колосс по брюху, Руки — род пуховика, Пьедесталом служит уху Необъятная щека…» Да, Пюжеев был очень похож на упитанного добродушного повара, причем не просто на Повара, а на повара-кондитера, выпекающего такие торты и сладости, что пальчики оближешь! Этому ли сходству он был обязан своим прозвищем, или своему происхождению — его прапрадед, знаменитый французский повар Пюже, был выписан на работу в не менее знаменитую московскую ресторацию, так и остался в России, а отпрыск француза Жан уже был прописан в паспорте как «Иван Пюжеев сын», отсюда и пошла славная династия поваров Пюжеевых, потомок которых неожиданно оказался грозным генералом, или прозвище взялось оттого, что Повар умел, что называется, «заваривать кашу», вкуснейшую для него самого, но абсолютно несъедобную для тех кого он заставлял её расхлебывать — этого я не знал. Да и не очень интересовался по правде говоря. Как мне когда-то сказала Богомол: «Хотя я — убийца, а он слуга закона, но крови на нем в сто раз больше, чем на мне». Да и Игорь, который мало чего в жизни боялся, не зря, надо полагать, побаивался этого человека. Так что, сами понимаете…

Увидев меня, Повар расцвел в улыбке и даже попытался привстать, широко раскинув руки, будто собираясь меня обнять.

— Здравствуй, сынок! Не поленился приехать, порадовал старика. Казалось бы, всего несколько дней не виделись, а я уже заскучал по тебе.

Это была его обычная манера общения.

— Здравствуйте, Григорий Ильич, — я остановился почти на пороге.

— Ну-ну, не робей, чай, свои люди, — он сделал знак, чтобы дверь закрыли и оставили нас наедине. Убедившись, что его приказание выполнено, он осведомился. — Небось, гадаешь, зачем я тебя пригласил?

Я кивнул.

— И никаких догадочек не возникает?

— Богомол, — коротко ответил я.