— Нет! — отрезал ее собеседник.

— О! Вы не верите, что я могла бы сделать это во имя справедливости?

— Нет, не верю.

Графиня вздохнула.

— Вы совершенно правы — я бы все предоставила на усмотрение Бога или дьявола, если у них найдется для этого время.

— Так почему же, мадам? — настаивал адвокат. — Вы же поступили так с большим риском для себя. Если не сможете обосновать ваше заявление — вы погибли, не только с финансовой, но и с общественной точки зрения. Вам, может быть, даже угрожает уголовное преследование за клевету. Вы сделали очень серьезное утверждение и широко его распространили.

— Да, но вряд ли есть смысл делать такое заявление втихомолку и частным образом, — съязвила женщина, широко раскрыв глаза.

— И все же, зачем вы вообще его сделали?

— Для того, чтобы заставить ее защищаться, конечно. Неужели это не очевидно?

— Но это вам придется защищаться. Это вы обвиняемая.

— На взгляд закона — да, но я ее тоже обвинила, и, чтобы остаться невинной в глазах мира, она должна будет доказать, что я лгунья.

Зора, по-видимому, считала, что ничего разумнее нельзя и придумать и что это должно быть ясно всякому.

— Нет, Гизеле ничего этого не потребуется, — возразил Рэтбоун. — Ей просто надо доказать, что вы все это измыслили и что сказанное нанесло ущерб ее репутации. Бремя необходимости доказать свою правоту лежит на вас. Если вы оставите хоть малейшее сомнение, Гизела выиграет процесс. Ей не нужно и доказывать, что ваши слова не соответствуют действительности.

— Перед законом не нужно, сэр Оливер, а перед миром она обязана это сделать. Вы можете представить, что она или кто другой сможет оставить зал суда, когда вопрос еще не закрыт?

— Признаю, что это вряд ли случится, но возможность такая существует. Однако она почти обязательно ответит ударом на удар и сразу же объявит о том, что вы обвиняете ее из личных мотивов, — предупредил графиню Рэтбоун. — Вы должны приготовиться к очень некрасивой схватке, которая затронет вашу личность в той же мере, в какой вы затрагиваете ее. Вы к этому готовы?

Фон Рюстов глубоко вздохнула и выпрямилась.

— Да, готова.

— Зачем вы это делаете, графиня? — не мог не спросить адвокат. Дело это представлялось странным и опасным. У Зоры было необыкновенное, бесстрашное лицо, и ее нельзя было назвать неумной. Она могла не знать юридических законов, но, конечно же, ей были известны пути мира и законы общественного мнения.

Женщина сразу стала серьезна, ее смешливость и самодовольство враз исчезли.

— А затем, что она привела к гибели человека, а он, при всех своих безумствах и потакании собственным желаниям, должен был быть нашим монархом. И я не позволю, чтобы весь мир считал ее одной из величайших героинь любви, когда на самом деле это честолюбивая, эгоистичная женщина, которая больше всех и всего любит самое себя. Я ненавижу лицемерие. Если вы не верите в мою любовь к справедливости, тогда поверьте хоть в это.

— Я верю, мадам, — ответил Оливер без всяких колебаний. — Я тоже ненавижу лицемерие, и рядовой английский присяжный — я глубоко в это верю — тоже его ненавидит.

Рэтбоун сказал это с глубоким чувством и совершенной искренностью.

— Тогда, значит, вы возьметесь меня защищать? — настойчиво спросила графиня. Это был вызов, вызов его спокойному положению, корректности, годам блестящего и такого безукоризненного и приличествующего поведения.

— Возьмусь, — ответил юрист не задумываясь. С моральной точки зрения, нельзя было не учитывать, что если дело станет рассматриваться в английском суде, то тогда — в интересах Гизелы, если она невиновна, и, что было для него важнее, в интересах закона — обе стороны должны были располагать самыми лучшими защитниками.