Гюнвальд Ларссон раздраженно отобрал у него коробочку со скрепками.
– Я читал вчера книжку об Уитмене, – сказал он, – ну, о том, который застрелил несколько человек с вышки в университете в Остине. Какой‑то австрийский психолог, профессор, доказывает в ней, что сексуальное отклонение Уитмена состояло в том, что ему хотелось переспать с собственной матерью. Вместо того, чтобы ввести в нее фаллос, пишет этот профессор, он воткнул в нее нож. Не могу похвастать такой памятью, как у Фредрика, но последняя фраза этой книги звучит следующим образом: «Потом он поднялся на вышку, которая была для него символом фаллоса, и излил свое смертоносное семя, словно выстрелы любви, в Мать Землю».
В кабинет вошел Монссон с неизменной зубочисткой в уголке рта.
– О Боже, о чем это вы здесь говорите!
– Автобус тоже может быть своего рода сексуальным символом, – задумчиво сказал Гюнвальд Ларссон, – хотя и в горизонтальном положении.
Монссон вытаращил на него глаза.
Мартин Бек подошел к Меландеру и взял зеленую книжку.
– Я хочу почитать это в спокойной обстановке, – сказал он. – Без остроумных комментариев.
Он направился к двери, однако его остановил Монссон, который вынул зубочистку изо рта и спросил:
– Что я должен делать?
– Не знаю. Спроси у Колльберга, – коротко ответил Мартин Бек и вышел.
– Можешь сходить побеседовать с домохозяйкой, у которой жил тот араб.
Он написал на листке бумаги фамилию и адрес и протянул листок Монссону.
– Что происходит с Мартином? – спросил Гюнвальд Ларссон. – Почему у него такой кислый вид? Колльберг пожал плечами.
– Наверное, у него есть на то свои причины, – ответил он.
Монссону понадобилось добрых полчаса, чтобы добраться до Норра‑Сташенсгатан при таком интенсивном уличном движении. Когда он поставил машину напротив дома № 48, было начало четвертого и уже почти стемнело.
В этом доме было два жильца с фамилией Карлсон, однако Монссон без труда вычислил того, кто ему нужен.
К двери было прикноплено восемь картонок с фамилиями. Две из них были напечатаны, остальные – написаны от руки разными почерками. На всех картонках были иностранные фамилии. Фамилии Мохаммеда Бусси среди них не оказалось.
Монссон позвонил. Дверь открыл мужчина с черными усиками, в мятых брюках и майке.
– Фру Карлсон дома? – спросил Монссон.
Мужчина продемонстрировал в улыбке ослепительно белые зубы и развел руками.
– Фру Карлсон нет в дом, – ответил он на ломаном шведском языке. – Она скоро будет.
– Я подожду ее, – сказал Монссон, входя в прихожую.
Он расстегнул плащ и посмотрел на улыбающегося иностранца.
– Вы знали Мохаммеда Бусси, который здесь жил?
Улыбка на лице мужчины мгновенно исчезла.
– Да, – ответил он. – Это было ужасно. Ужасно. Мохаммед быть мой друг.
– Вы тоже араб? – спросил Монссон.
– Нет, турок. А вы тоже иностранец?
– Нет, – ответил Монссон. – Я швед.
– О, я решил, что вы иностранец, потому что вы чуть‑чуть запинаетесь.
Монссон строго посмотрел на него.
– Я полицейский, – объяснил он. – Мне хотелось бы немного осмотреться здесь, если позволите. Дома есть еще кто‑нибудь, кроме вас?
– Нет, только я. У меня выходной.
Монссон огляделся по сторонам. Прихожая была темная, длинная и узкая, здесь стояли плетеный стул, столик и металлическая вешалка. На столике лежали газеты и несколько писем с иностранными марками. |