|
- Кстати, - сказала Ирис (не поднимаясь с колен, она прилегла, перевив под собою ноги), - кстати, я так и не извинилась за ту жуткую глупость, которую ляпнула о ваших стихах. Я уж раз сто перечла "Valley Blondies" (влюбленность) и по-английски, ради содержания, и по-русски, ради музыки. Помоему, они совершенно божественны. Вы простите меня? Я потянулся губами, поцеловать радужную коричневую коленку рядом со мной, но ее ладонь, как бы измеряя младенческий жар, легла мне на лоб и остановила его приближение. - За нами присматривает, - сказала она, - множество глаз, глядящих якобы куда угодно, только не в нашу сторону. Две хорошенькие учительницы-англичанки справа от меня, - примерно, шагах в двадцати, - уже сообщили мне, что ваше сходство с фотографией Руперта Брука, знаете, той, где у него голая шея, просто a-houri-sang, - они немного знают французский. Если вы еще раз попытаетесь поцеловать меня или мою ногу, я попрошу вас уйти. Слишком часто в моей жизни мне делали больно. Последовало молчание. Крупинки кварца переливались радужным светом. Когда девушка начинает говорить, как героиня рассказа, все, что требуется - это немного терпения. Я уже отослал стихи в ту эмигрантскую газету? Нет еще; сначала нужно отправить венок сонетов. Судя по кой-каким мелочам, двое слева от меня (я понизил голос) - мои соотечественники-экспатрианты. "Да, - согласилась Ирис, - они едва не подскочили от любопытства, когда вы стали читать Пушкина, - про волны, с любовью ложившиеся к ее ногам. А какие еще приметы?" - Он медленно гладит бородку сверху вниз, глядя на горизонт, а она курит папиросу. Еще была там малышка годов десяти, баюкавшая в голых руках большой желтый мяч. Она казалась одетой в одну только упряжь с оборками и в короткую складчатую юбку, не скрывавшую ладных бедер. В более позднюю эру любитель назвал бы ее "нимфеткой". Поймав мой взгляд, она улыбнулась мне похотливо и сладко по-над солнечным глобусом, из-под золотисто-каштановой челки. - Лет в одиннадцать, в двенадцать, - сказала Ирис, - я была такой же хорошенькой, как эта французская сирота. Это ее бабушка сидит вся в черном с вязанием на расстеленной "Cannice-Matin". Я разрешала дурно пахнущим джентльменам ласкать меня. Играла с Ивором в неприличные игры - нет, ничего чрезмерного, и вообще он теперь донов предпочитает доннам, так он, во всяком случае, говорит. Она кое-что рассказала мне о родителях, по очаровательному совпадению скончавшихся в один день, - мать в семь утра в Нью-Йорке, а отец в полдень в Лондоне, всего два года назад. Они расстались сразу после войны. |
