Это Иветт, она плачет, ее горячие слезы капают на мои холодные руки. Мне бы очень хотелось расплакаться. Освободиться от наступающего ледника, неумолимо заполняющего мои вены и легкие.
– Простите меня, – говорит она, непрерывно сморкаясь, – но он начал резать мне ляжку насадкой для бетона. Мне так жалко этого бедного мальчика, я не хотела кричать… Но я не смогла… Он придвигал дрель все ближе к моему животу, и…
Это я виновата. Это я выстрелила.
Я слышу, как стучит зубами Жюстина, она совсем раздета.
– Возьмите мою кофту, – говорит ей Иветт, – вы меньше меня, она вас укроет.
Рядом со мной Бернар, он дышит слишком громко, он тучный, и его эмфизема при стрессе усиливается. Он бормочет: «Ночью надо спать. Шоколад вреден для зубов», как будто повторяет мантры.
– Как же ты иногда противен, бедный мой Бернар, – шепчет ему Франсина. – Мне понятно, почему от тебя все отказались.
– Мне надо мыть руки. А семья – это навсегда!
– Ох, заткнись! – огрызается Мартина. – Давай иди! Как подумаю, что мне столько времени пришлось возиться с этой жирной свиньей! Побыстрее бы Господь прибрал его!
– Господь любит блаженных! – смеется Мерканти.
– Господу нравится иметь их рядом с собой, наверху, он собирает их, как Отец непоседливых детей, – елейным тоном отвечает она.
Мерканти ржет. Мартина бормочет сквозь зубы: «Нечестивец!». Если существует жизнь после смерти, надеюсь, что в ней я увижу, как ты подходишь к Святому Петру, лживая твоя глотка. Увижу, как он низвергнет тебя в адскую бездну.
На какое‑то мгновение меня пронзает мысль, что, может быть, именно жестокие люди и угодны Господу, а в аду окажусь я сама.
Доказательство: я и так уже в аду.
Они выпихивают нас в ночь и холод, подгоняя ударами, потому что мы двигаемся слишком медленно. Бьют рукояткой пистолета, ногами. К ударам привыкаешь. Эта ночь достаточно красива, чтобы умереть? Буря улеглась. Наверное, на небе звезды.
Они спорят, в каком виде следует расположить наши тела на снегу. Надо ли нас раздеть? Надо ли оставить нас умирать от холода, или убить, а потом закопать в снег, словно мы погибли под лавиной?
– Все‑таки пожар в доме – это было бы лучше! – ноет Кристиан.
– Говорят тебе, это уже было! – огрызается Летиция. – Ты и впрямь недоумок!
– Никогда не говори так! Ясно?
– Недоумок!
– Сука, вот я тебе переломаю эти ходунки!
– Стоп! – орет Ян.
Но его никто не слушает.
Рядом со мной Бернар безостановочно что‑то бормочет. Быстрее, блокнот.
– «Спасайтесь, они всех нас убьют!» – вполголоса читает Иветт. – Я вас не оставлю!
– Мне надо помыть руки, – говорит Бернар, – когда воды в бочке нет, надо ее наполнить.
– «Пусть Бернар уйдет!» – читает она дальше напряженным голосом. – Да, тебе надо уйти, уходи, быстро! Иди прямо в деревню! Беги!
– Я грязный, – говорит Бернар. – Я такой грязный, мне надо в ванную. В минуте шестьдесят секунд.
Он уходит! Он уходит! Только бы они не заметили! Кто‑то натыкается на меня, рука шарит по моим коленям.
– Ах, это вы, – говорит Жюстина. – Легионы тьмы объединились, они рычат, словно закованные в цепи титаны. Вся эта область будет во власти Зла!
– Надо помолиться, – предлагает Иветт. – Отче наш, иже еси на небеси…
Ужас насущный даждь нам днесь…
– Да святится имя твое, да придет царствие твое…
Царствие Зверя, вот что придет к нам. |