– Мерканти, если она продолжит в том же духе, займешься милой Иветт. Спецкурс с массажем дрелью.

Меня снова хватают за руку, снова мои пальцы сжимают на металлической рукоятке. Мой указательный палец кладут на спусковой крючок. Этот указательный палец, который я столько времени разрабатывала. Не зная, что из орудия освобождения он может превратиться в орудие убийства. А если бы я это знала, интересно, я бы еще сильнее хотела жить?

У меня три возможности:

1) Выстрелить в сторону Яна. Что это изменит? Убью я его или не убью, это станет сигналом к страшной бойне.

2) Выстрелить в себя.

3) Нажать на курок. Это спасет Иветт? Не думаю.

Три, а не четыре возможности. Не думаю, что выстрел в Яна или в кого‑то еще принесет пользу. Убить себя у меня не хватит мужества. А принять третий вариант я не в силах.

Полное отчаяние.

– Стреляйте же, Элиз. Леонар ждет. Ему не терпится воссоединиться со своим создателем, – ласково говорит мне Мартина.

Кто‑то начинает петь. Контр‑тенор. Гендель. «Lascia ch'io pianga».

– Настоящее чудо! – восклицает Мартина. – Господь вернул ему голос! О! Какой прекрасный из него выйдет ангел!

– Подождите, это надо снять! – говорит Летиция.

Жужжание камеры Жан‑Клода.

Меня тошнит.

– «Смерть Леонара», единственный дубль! – объявляет Летиция.

Жюстина бормочет что‑то на непонятном языке. Мадам Реймон без конца сморкается. У меня так дрожит рука, что я еле удерживаю пистолет. И меня тошнит.

– Что мне делать? Начинать со старухой? – нетерпеливо спрашивает Мерканти.

– Давай.

Иветт стонет. Настоящий, полный боли и испуга стон.

Я не знаю, что делает с ней этот мерзавец, но я знаю, что ей больно. Я не хочу слышать, как она стонет. У меня еще на слуху убийство Эмили. Я не МОГУ слушать это.

Гендель заполняет тишину, пахнущую кровью и ужасом. Голос с легкостью выводит мелодические линии, голос становится кристально чистым, как живая вода, как бьющий родник, как дыхание ангела.

Рвота подступает к горлу.

Верещание дрели.

Спазм, отрыжка, горячая и липкая жидкость стекает по подбородку, по рукам…

– А, чтоб тебя, сучку рвет! – вопит Кристиан. Вопль Иветт.

Настоящий вопль.

Вопль, вопль, вопль…

Мой палец нажимает на спуск.

Взрыв.

Голос запинается, захлебывается, умолкает.

Шум медленно падающего на пол тела.

– Прямо в яблочко! – восклицает Ян, похлопывая меня по плечу.

Прежде, чем я успеваю подумать о том, чтобы выстрелить еще и еще раз, во все стороны, оружие вырывают из моей руки. Нервная судорога пробегает по векам, по щекам, по груди, я чувствую, как меня захлестывает, сотрясает, как игрушку, волна ужаса, я задыхаюсь, я пытаюсь дышать, слизь в горле, помогите…

Я убила Леонара.

Моя рука обтирает рот, нос, я провожу рукавом по мокрым губам. Жуткий вкус. Жуткий холод внутри. Ко мне возвращается способность думать – так же ясно, отстраненно, объективно.

Я, которая чувствовала себя виноватой, если убивала муху, я только что добровольно нажала на спусковой крючок огнестрельного оружия, чтобы защитить Иветт, за два часа я убила уже второго человека.

С Дюпюи речь шла о правомерной защите. Но сейчас я совершила убийство.

В этот момент мне становится ясно, что я принадлежу к расе выживающих, тех, кто готов на все, лишь бы выжить. Да, мое желание жить всегда пересилит все остальное.

Из тупого замешательства меня выводит голос Яна:

– Пошли, давайте все на улицу!

15

Кто‑то хватается за мое кресло.