Абсолютное бессилие и страх.

О! Боже мой, верни мне мои глаза, мои пальцы, дай мне оружие, только на секунду, на одну секундочку, и больше я никогда ничего не попрошу у тебя, клянусь!

Конечно, никто мне не отвечает. Разве кто‑то когда‑то отвечал на крики, испускаемые перед разверстой могилой, перед стеной, испещренной пулями, на пороге камеры пыток?

Внезапно мой слух пронзает резкий голос Франсины:

– Вот, я закончила писать наше заявление. Манифест «ПсиГот'ик»! Послушайте, девочки: «Мы, группа „ПсиГот'ик“, объявляем войну нормальности, рациональности, всему обществу, подчиненному уравниванию в соответствии с нормой. Мы отстаиваем свое отличие и свое право использовать людей, как мы считаем нужным, во имя представляемой нами высшей расы, свободной от любых моральных преград. Да здравствует Убийство! Да здравствует Преступление! Да здравствует Свобода! »

– Ты забыла «во имя великой славы Нашего Вечного Отца, благодаря которому мы поднялись над стадом», – шелестит Мартина.

– Я думала, что это можно прочесть перед камерой, а в качестве фона использовать горящего заживо жандарма.

– Аутодафе Правопорядка… Неплохо, – одобряет Летиция, а потом восклицает: – На костер Лорье!

Я чувствую, как меня сотрясают спазмы ненависти.

Шум голосов в коридоре, остальные возвращаются. Я так напряжена в стремлении не упустить ничего из происходящего, что мне кажется, будто мои уши выросли раза в три. Малейший звук имеет значение. Может быть, моя жизнь, наши жизни зависят от ничтожной детали, которую мне удастся уловить. Входят четыре первых «персонажа».

– Вот уж когда не вовремя, тогда не вовремя, – говорит Бернар, – а сорокам нравится все, что блестит.

– Слава Богу, вы целы! – восклицает Иветт, а потом испускает крик ужаса, увидев, я полагаю, в соседней комнате тело Эмили и рядом с ним Клару, издающую нечленораздельные звуки.

Мадам Реймон повторяет за ней:

– Бедная малютка, бедная малютка!

Две сухие пощечины: Иветт икает, мадам Реймон сдавленно всхлипывает и лепечет:

– Но, мадам Франсина…

– Нет больше никакой мадам Франсины, жирная сука! – орет Кристиан. – Мы сейчас тебя поджарим в твоей дерьмовой печке!

– Т‑с‑с, Кристиан! Никаких грубостей! – увещевает его Франсина. – Наши бедные слуги и так достаточно травмированы.

Жюстина зовет: «Фернан? Фернан?», и Мерканти со смехом передразнивает ее. Слышу, как Жюстина спотыкается, потом пронзительно кричит:

– Кровь, здесь кровь! Тут на полу человек, весь в крови!

– «Ферни! Ферни!» – хнычет Мерканти.

– Ферни! Нет!

– Кончай ныть, или я его прикончу! – рявкает Мерканти. – Ненавижу истерики.

Жюстина остается возле дяди и тихо разговаривает с ним.

– Почему наш брат Леонар не с нами? – вдруг спрашивает Мартина таким голосом, как будто жует облатку.

– Хороший вопрос! Пойду посмотрю! – отвечает Мерканти.

– Нас заставили спуститься в подвал под дулами автоматов. Они отняли у Жан‑Клода его аппарат, а мальчиков из лаборатории заперли в пустых бочках, – шепчет мне Иветт. – А Юго умер! Они повесили его на лестнице! – добавляет она с истерическими нотками в голосе.

Вдохновение. Спокойствие. Ручку:

«Тентен?»

– Он на чердаке, они его били, рана опять открылась. Но зачем они все это делают? – продолжает она в отчаянии. – Франсина, Ян, малышка Летиция, все такие милые, и вдруг стали настоящими монстрами! Только что ваш дядя рассказал нам какую‑то запутанную историю, вроде бы это артисты, но артисты не убивают людей!

– Разные бывают артисты! – замечает Кристиан, услышавший ее слова, и смеется над собственными словами.