Маккарти поднимает руки, жестом указывая на тесныестены бежевого цвета.

— И однажды, когда я выйду на пенсию, все это может стать твоим.

Она никогда не выйдет на пенсию. Она одинока, у нее нет детей, она не путешествует. Она умрет за этим столом, сжимая в руках баночку Тамс, вероятно, от обширного сердечного приступа, вызванного стрессом, к которому привели глупость моих коллег и дряхлость ее многолетней секретарши — милой миссис Кокаберроу.

Нет, спасибо.

— Я не хочу быть директором, мисс Маккарти, — я качаю головой, — никогда.

МакКарти хмурится, показывая мне раздраженное лицо директора, которое я помню со времен моей юности. Это заставляет меня снова почувствовать себя семнадцатилетним только что пойманным и получившим удовольствие в чулане уборщицы.

— Ученики уважают тебя. Они слушаются тебя.

— Мои игроки уважают меня, — поправляю я ее, — потому что знают, что я могу заставить их бегать до тех пор, пока их не стошнит. Ученики считают меня молодым и крутым, но это изменится, если я перейду в кабинет заместителя директора. Тогда они просто будут думать, что я придурок. Я не хочу быть придурком, мисс Маккарти.

Ее глаза сузились, а симпатичное пухлое лицо исказилось.

— Значит, нет?

Я киваю.

— Категоричное "нет".

И бам... вылетает огненно-красный световой меч.

— Ты наглый, маленький говнюк, Дэниелс. Ты всегда был таким. Ты мне никогда не нравился. Однажды тебе понадобится что-то от меня, и я рассмеюсь в твое самодовольное, красивое, мальчишеское лицо.

Я не обиделся. Простите, но мне не жаль.

— Я рискну.

Она отодвигает свой стул от стола.

— Кокаберроу! Принеси мне эти чертовы резюме.

Миссис Кокаберроу вбегает в кабинет, как Игорь из "Доктора Франкенштейна".

Затем МакКарти отмахивается от меня рукой.

— Убирайся к черту из моего офиса. Иди и подготовь команду, чтобы она выиграла несколько футбольных матчей.

— Это я могу сделать для Вас, мисс Маккарти, — я постукиваю по дверному косяку, проходя через него, — это я могу сделать.

~ ~ ~

— Отличная работа, Мартинез! Донбровски, я сказал налево! Ты идешь налево! Господи, тебя что, не было в тот день, когда все учили лево и право в гребаном детском саду?!

Времена изменились с тех пор, как я был футболистом на этом поле. Изменились и вещи, которые тренер может говорить и не может говорить. Например, мой тренер Лео Сейбер любил говорить нам, что он сломает нам ноги, если мы облажаемся. А если мы действительно облажаемся, он оторвет нам головы и помочится нам на шеи.

Сегодня это не одобряется.

В наши дни мы не можем назвать их тупицами, но мы можем сказать им, чтобы они перестали вести себя как тупицы. Это небольшая разница, но я и мой тренерский штаб обязаны ее соблюдать. Некоторые изменения были хорошими, важными, жизненно необходимыми. В те времена тренеры не были так осведомлены о проблемах со здоровьем, например, о многочисленных сотрясениях мозга. Не важно, было ли тебе больно, а нам всегда было больно, важно было, если ты был травмирован.

Я никогда не забуду день, когда летом перед моим выпускным курсом у Билли Голлинга случился приступ в середине игры. Тепловой удар.

Этого никогда не случится ни с одним из моих игроков. Я не допущу этого.

Но основы этой игры не изменились. Это братство, наставничество, поклонение героям, это грязь и трава, уверенность и боль. Это трудно... это требует настоящей самоотдачи и настоящего пота. Лучшие вещи в жизни всегда такие.

Мы проводим тренировки, ломая их, как в армии, а затем воспитываем из них чемпионов, которыми они могут стать. И детям это нравится. Они хотят, чтобы мы кричали на них, направляли их, тренировали их, черт возьми.