Очевидно, это вуду.

Сзади я замечаю темные волосы и красивое лицо Гарретта. Он поднимает подбородок в знак приветствия, затем наклоняет голову к свободному месту рядом с ним. Я улыбаюсь, испытывая облегчение, и направляюсь прямо к нему, как будто он — моя собственная горячая, персональная шлюпка в море с неспокойной водой.

Что-то, за что я могу держаться.

Прежде чем я дохожу до него, Дин Уокер встает с места позади Гарретта и встречает меня в проходе. В отношениях группы друзей обычно смешиваются, сливаются воедино. Когда мы были молоды, Гарретт знал гораздо больше людей, чем я — друзья его братьев, футболисты и их подружки, они были командой, стаей. За те годы, что мы встречались, мои старые друзья стали знакомыми, людьми, с которыми я общалась в школе и отмечала праздники на вечеринках после осенней драмы и весеннего мюзикла, но не общалась с ними в остальное время. Меня втянули в группу Гарретта, и его друзья стали моими.

— Привет, сладенькая, — мурлычет Дин, обнимая меня и поднимая в воздух.— Взрослая жизнь тебе очень идет.

— Спасибо, Дин. Рада тебя видеть.

Он совсем не изменился — все такой же высокий, светловолосый, в очках "горячий ботан", с развязностью в походке и озорной ухмылкой на губах. Дин был игроком с большой буквы И. Каждые несколько недель у него была другая девушка, и ни одной из них он не был верен — хотя это никогда не останавливало следующую девушку от желания приручить его. Но он был хорошим, верным другом для Гарретта — для нас обоих.

— И я тебя, Кэлли, девочка. Добро пожаловать домой, — он раскинул руки, жестом указывая на здание вокруг нас.— И добро пожаловать в джунгли, детка. Только ты думаешь, что выбралась... как минет твоих родителей втягивает тебя обратно, верно?

Мои глаза закатываются.

— Это никогда не закончится, да?

— Никогда. Это официально легенда Лейксайда — я так считаю.

— Прекрасно.

Дин садится на свое место, а я пересаживаюсь на место рядом с Гарреттом. Наши локти разделяют подлокотник, и наши бицепсы прижимаются друг к другу, посылая танцующие, смехотворно возбуждающие искры по моему телу.

— Как дела? — мягко спрашивает он.

Я вздыхаю.

— Все идет нормально.

— Как твои родители?

— Они дома, поправляются, но уже начинают действовать друг другу на нервы. Они торчат в постели рядом друг с другом практически каждый час каждого дня. Один из них может не выбраться живым.

Губы Гарретта растянулись в ухмылке.

— Ставлю на твою маму. Я могу представить ее в роли "Исчезнувшей".

Я смеюсь над этой мыслью, а затем спрашиваю:

— Почему Келли Симмонс и "Пластик" смотрели на меня так, будто они меня ненавидят?

— Потому что они ненавидят тебя. Разве ты не помнишь, каково быть новичком в школе?

— Но мы же учителя. Мы больше не дети.

Гарретт поднял палец.

— У Коннора есть теория на этот счет. Однажды он сказал мне, что учителя, живущие по школьному календарю — зимние каникулы, весенние каникулы, летние каникулы — никогда по-настоящему не покидали среднюю школу. Добавь к этому тот факт, что мы заперты в этом здании с тысячей подростков, и мы впитываем их энергию и черты характера — он считает, что наш мозг все еще частично застрял в подростковом возрасте. Что все мы по-прежнему подростки, просто ходим во взрослых телах, — Гарретт пожимает плечами, — что-то вроде "Похитителей тел",— он осматривает комнату, бросая взгляд на Келли и нескольких других учителей, — это многое бы объяснило.