Когда я делаю шаг в сторону прихожей, звонит мой телефон. Я пытаюсь достать его из своей захламленной сумочки, но маленький ублюдок прячется, и в итоге мне приходится вывалить всю сумку, забрасывая Брюса случайными конфетами "Тик-Так", которые отскакивают от кофейного столика.

Я смотрю на экран и вижу улыбающееся лицо моей старшей сестры, которая смотрит на меня, а вокруг нее, высунув языки, стоят мои очаровательные племянницы. Я сделала эту фотографию в прошлый День благодарения на озере Тахо, где мои родители, сестра и я сняли домик на время каникул.

Мне не приходит в голову, что она звонит мне в два часа ночи. Я просто отвечаю.

— Привет, Коллин! Что...

Ее слова вылетают в спешке. И я думаю... думаю, что она плачет. Что странно, потому что Коллин никогда не плачет. Моя старшая сестра непоколебима. Крутая. Она родила троих детей естественным путем... ничто ее не тревожит.

Только сейчас что-то определенно потревожило.

— Кол, помедленнее, я не могу тебя понять...

Между моим опьянением и ее икотой я едва могу разобрать ее слова.

— Мама... Папа. ...машина, а-а-авария.

О Боже. О. Боже. Боже.

Я поворачиваюсь к Брюсу и Шер, мгновенно протрезвев — все мысли о моем продвижении рассеиваются из моего сознания, как туман в утреннем свете. Есть только одна мысль, один фокус.

— Я должна ехать домой.

Глава третья

Кэлли

Оказывается, Коллин не плакала.

Она смеялась.

И двенадцать часов спустя, пока я стою в строгом, белом, освещенном солнцем коридоре, возле палаты моих родителей на шестом этаже Мемориальной больницы Лейксайд... она все еще смеется.

— Ноги?—спрашиваю я врача, надеясь, что ослышалась.— Они сломали ноги?

Я не ослышалась.

— Верно, — доктор Чжэн устало откидывает назад свои темные волосы и поправляет очки, — по одной ноге каждый.

Моя сестра фыркает в свои руки позади меня, звуча как возбужденный гусь.

— Я хочу, чтобы они остались в больнице еще на день или два для наблюдения, однако, учитывая их возраст, ваши родители на удивление здоровы.

Да. Это их пороки сохраняют их молодость.

Мои родители отправили нас с Коллин в католическую школу, но не из-за этого мы росли "хорошими девочками". Это было потому, что ничто из того, что делают твои родители, никогда не может быть крутым. Именно поэтому некоторые модели поведения переходят через поколение. Если у твоих родителей есть татуировки, то татуировки — это не круто. Если у них длинные волосы, то короткая стрижка — это круче. Если они одеваются в топы с завязкамии обтягивающие джинсы, монахини становятся твоими иконами моды.

Эпоха расцвета моих родителей пришлась на 70-е годы: дискотеки и брюки-дудочки, Вудсток и психоделические наркотики — они ели все это ложками... буквально. И в их сознании 70-е — это всегда будут 70-е. Рак легких? Это заговор жаждущего денег медицинского истеблишмента (власть имущие, правящие круги, политическая элита) — вперед, зажгите еще одну ментоловую сигарету. Болезнь печени? Она поражает только слабых — налейте мне еще виски с кислинкой. Моногамия? Это противоестественно — где следующая свингерская вечеринка? Да, до того, как мы с сестрой появились на свет, наши родители были свингерами.

По крайней мере, пожалуйста, ради Бога, пусть это будет "были".