Кости… Слышишь, как хрустят суставы?
Он вертит головой, разминает плечи. Слуга со вздохом замечает:
– Два дня у нас ни крошки во рту не было. Глаза мои от голода перестали видеть.
– А ты их закрой и тогда перестанешь видеть оттого, что они закрыты, а не от голода.
Рамондо послушно закрывает глаза, но тотчас открывает и очумело смотрит на хозяина.
– Не могу, господин.
– Почему же?
– Стоит закрыть глаза, как я вижу дьявола.
Никомед, сделав повелительный жест, приказывает:
– Закрой!
Слуга подчиняется.
– Видишь дьявола?
Прежде чем ответить, Рамондо несколько мгновений сидит с закрытыми глазами.
– Вижу.
– Какой он?
– Красный.
– Так! Дальше!
– У него седая борода, толстый нос, жидкие волосы… Не знаю, говорить вам или нет… Но, по-моему, он похож на вас.
Никомед сохраняет полное спокойствие.
– Не бойся. Совершенно естественно, что слуга наделяет дьявола физиономией своего хозяина.
Рамондо хихикает:
– Ну да, физиономия у него точь-в-точь ваша.
– С козлиными рогами…
– Ага, с рогами, – соглашается Рамондо и хохочет в открытую.
– По-твоему, дьявол такой уж смешной?
Рамондо, не открывая глаз, продолжает смеяться.
– Мне смешно потому, что у него ваше лицо.
Никомед начинает терять терпение.
– Открой глаза, stultus famulus, homo stultissimus .
Рамондо открывает глаза.
– Вы уж простите, господин, наверно, это у меня от голода. Да, не иначе как от голода.
– Это ненависть, Рамондо. Ненависть слуги к хозяину – самая древняя, самая сильная, самая неодолимая, самая человечная из всех видов ненависти.
Со стороны замка до них долетают звуки заунывной песни.
Рамондо сразу же оборачивается и вытягивает шею.
Вдали, за окружающим замок рвом он видит беременную девчонку, развешивающую белье, и вздыхает:
– Я бы тоже мог быть сейчас в замке и помогать ей развешивать белье или даже заниматься чем-нибудь поинтереснее.
Потом, забыв о своей наготе, Рамондо вскакивает и начинает махать руками, чтобы привлечь к себе внимание девушки.
– Эй… эй!…
Та сразу замолкает, а Никомед строго выговаривает слуге:
– К счастью, здесь нет никакого замка: у нас за спиной стены Антиохии. А если бы там действительно оказалась какая-то девушка? Стыдись! Тоже мне красавец нашелся!
– Я мужчина, господин, и при мне все, что нужно мужчине, чтобы сделать девушку счастливой.
Энергичным жестом Никомед берет Рамондо за руку и поворачивает его лицом к себе, спиной к замку.
Рамондо несколько раз закрывает и открывает глаза.
– Интересно, что это ты делаешь? – спрашивает Никомед.
Рамондо сидит перед ним с закрытыми глазами.
– Сам не знаю, господин. Вот закрою глаза и вижу дьявола с вашим лицом, открою – вижу вас, моего хозяина, с лицом дьявола.
– До чего же ты должен меня ненавидеть, если я представляюсь тебе в обличье дьявола. А ведь Демокрит утверждал, что все люди по сути своей одинаковы, хотя в мелочах могут и различаться: все дело в разных комбинациях атомов…
– Суть-то, может, и одинаковая, господин, но мелочи – ох какие разные: один человек – слуга, другой – хозяин. А это знаете какая разница? Уж можете мне поверить! Я совсем не такой, как вы, потому что родился рабом, рабом и останусь.
Никомед протестует:
– Может, скажешь, например, сейчас, в чем разница между тобой и мной? Мы идем вместе по одной и той же дороге, делим еду пополам, вместе страдаем от холода и голода, вместе попали под дождь, и оба вымокли до нитки… И вот теперь оба дрожим от холода… Все одинаково…
Рамондо мотает головой и не сдается:
– Нет, не одинаково…
– Как же не одинаково? Мы сидим с тобой оба голые и ждем, когда высохнет наша одежда, чтобы можно было продолжить наш путь через Ливанские горы к Баальбеку. |