Изменить размер шрифта - +
А это знаете какая разница? Уж можете мне поверить! Я совсем не такой, как вы, потому что родился рабом, рабом и останусь.

Никомед протестует:

– Может, скажешь, например, сейчас, в чем разница между тобой и мной? Мы идем вместе по одной и той же дороге, делим еду пополам, вместе страдаем от холода и голода, вместе попали под дождь, и оба вымокли до нитки… И вот теперь оба дрожим от холода… Все одинаково…

Рамондо мотает головой и не сдается:

– Нет, не одинаково…

– Как же не одинаково? Мы сидим с тобой оба голые и ждем, когда высохнет наша одежда, чтобы можно было продолжить наш путь через Ливанские горы к Баальбеку. – Барон обхватывает голову Рамондо руками, притягивает ее к себе. – А ты все-таки продолжаешь считать себя не таким, как я. Могу я узнать почему?

– Для этого вам надо побывать в моей шкуре, господин.

Никомед в отчаянии опускает руки.

– Ну что ж, я побываю в твоей шкуре, Рамондо. Сейчас я облачусь в твою одежду, а ты – в мою. Потом пройдем часть пути так, словно ты мой хозяин, а я твой слуга. И тогда ты поймешь, что совершенно все равно шагать как слуга или шагать как хозяин, терпеть голод и жажду как слуга или как хозяин, жариться на солнце, мокнуть под дождем как слуга или как хозяин… Можешь вести себя так, словно я твой слуга, а я буду относиться к тебе, как к своему хозяину.

Не веря своим ушам, Рамондо с сомнением поглядывает на барона.

Никомед протягивает ему руку:

– Ну, как? Согласен?

– Согласен! – отвечает повеселевший Рамондо. Пожав друг другу руки, они поднимаются и, обменявшись платьем, начинают одеваться.

 

Занемогшая Аделаида узнает от Бласко о последней выходке своего брата

 

Занавеси опущены: дневной свет беспокоит больную. Комната погружена в полумрак.

Аделаида, без кровинки в лице, лежит в постели с закрытыми глазами. Входит священник и садится у ее изголовья.

– Причуды вашего братца не знают границ. Теперь они с Рамондо обменялись платьем…

Аделаида открывает лихорадочно блестящие глаза и стонет:

– О Господи!…

– Рамондо в одежде барона идет впереди, а ваш брат, ведя мула, плетется сзади.

Аделаида снова закрывает глаза и жалобно стонет:

– О Господи!…

 

Рамондо оскорбляет Никомеда, издавая непристойные звуки, и барон бросает его посреди ливанской пустыни

 

Рамондо с высоко поднятой головой и нахальным видом вышагивает впереди, Никомед, ведя мула, следует за ним.

В ближайших кустах заливается зяблик.

Рамондо с хитрым видом тут же начинает копировать хозяина, вспомнив, как тот принял пение скворца за соловьиную трель.

– Даже в голосе вороны можно распознать присутствие нашего Господа.

Никомед открывает рот, чтобы поправить его, но, сообразив, что это провокация, прикусывает язык и молчит.

Рамондо не унимается:

– Господь Бог может возвестить нам о своем присутствии даже через голос вороны, потому как вороны – тоже твари Господни.

Сказав это, Рамондо оглядывается на Никомеда, ожидая от него какой-нибудь реакции, но хозяин не открывает рта.

Раздраженный Рамондо ускоряет шаг, и Никомед, ведущий мула, с трудом поспевает за ним.

Вдруг, когда Никомед нагоняет Рамондо и оказывается у него прямо за спиной, тот громко выпускает газы.

Удивленный Никомед с отвращением отскакивает назад.

– Вот когда дает о себе знать твоя рабская душонка! Разве я когда-нибудь позволил бы себе оскорбить тебя подобной выходкой?

Рамондо внезапно останавливается и оборачивается к Никомеду:

– Ты думаешь, что речи твоих философов для моего уха приятнее?

– Я полагал, что они тебе интересны… все-таки… – совершенно смешавшись, говорит Никомед.

Быстрый переход