|
Широкая реклама привлекла в огромный белый зал многочисленных зрителей. Несмотря на то, что зал был переполнен, в нем искусственно поддерживали температуру ниже нуля. Для того чтобы не производить неприятного впечатления на публику, операцию вливания в кровь человека особого состава для придания ей свойства крови холоднокровных животных решили производить в особой комнате, куда могли иметь доступ только родные и друзья лиц, подвергавшихся опыту. Эдуард Лесли явился по своему обыкновению с астрономической точностью, минута в минуту, ровно в двенадцать часов дня. Карлсон испугался, увидав его, - до того астроном осунулся. Лихорадочный румянец покрывал его щеки. При каждом вдохе кадык судорожно двигался на тонкой шее, а на платке, который профессор подносил ко рту во время приступов кашля, Карлсон заметил капли крови. "Плохое начало”, - думал Карлсон, ведя астронома под руку в отдельную комнату. Вслед за Эдуардом Лесли шел племянник с лицом убитого горем родственника, провожающего на кладбище любимого дядюшку. Толпа жадно разглядывала астронома. Щелкали фотографические аппараты репортеров газет. За Лесли закрылась дверь кабинета. И публика в нетерпеливом ожидании стала осматривать “эшафоты”, как назвал кто-то стоявшие высоко посреди зала приспособления для анабиоза. Эти “эшафоты” напоминали громадные аквариумы с двойными стеклянными стенами. Это были два стеклянных ящика, вложенные один в другой. Меньший по размерам ящик служил для помещения человека, а между стенками обоих ящиков находилось приспособление для понижения температуры. Один “эшафот” предназначался для Лесли, другой - для Мерэ, который с поэтической неточностью опоздал. Пока врачи приготовлялись в кабинете к операции и выслушивали у Лесли пульс и сердце, Карлсон несколько раз в нетерпении вбегал в зал справиться, не пришел ли Мерэ. - Вот видите! - крикнул Карлсон, в третий раз вбегая в кабинет и обращаясь к Гильберту. - Я был прав. Мерэ не явился. Гильберт пожал плечами. Но в этот момент дверь кабинета с шумом раскрылась, и на пороге появился поэт. Его лицо и одежда носили явные следы дурно проведенной ночи. Блуждающие глаза, глупая улыбка и нетвердая походка говорили за то, что ночной угар еще далеко не испарился из его головы. Карлсон с гневом набросился на Мерэ: - Послушайте, ведь это безобразие! Вы пьяны! Мерэ ухмыльнулся, покачиваясь во все стороны. - У нас во Франции, - ответил он, - есть обычай: исполнять последнюю волю обреченного на смерть и угощать его перед казнью блюдами и винами, какие только он пожелает. И многие, идя на смерть, насмерть и напиваются. Меня вы хотите “заморозить”. Это ни жизнь, ни смерть. Поэтому я и пил с середины на половину: ни пьян, ни трезв. Разговор этот был прерван неожиданным криком хирурга: - Подождите! Дайте свежий раствор! Влейте его в новую стерилизованную кружку! Карлсон оглянулся. Полураздетый Эдуард Лесли сидел на белом стуле, тяжело дыша впалой грудью. Хирург зажимал пинцетом уже вскрытую вену. - Вы видите, - нервничал хирург, обращаясь к помогавшей ему сестре милосердия, которая высоко держала стеклянную кружку с химическим раствором, - жидкость помутнела! Дайте другой раствор Жидкость должна быть абсолютно чиста Сестре быстро принесли бутыль с раствором и новую кружку. Вливание было произведено. - Как вы себя чувствуете? - Благодарю вас, - ответил астроном, - терпимо. |
