Он помолчал, и хотя юная монахиня сидела с безучастным видом, не выказывая никакого интереса к его словам, Андре чувствовал, что она внимательно слушает.

— Я слышал, как прекрасен был раньше дом и все, что его окружало, — продолжал Андре. — Было очень грустно найти его разрушенным и разграбленным, а плантации — заброшенными и заросшими сорняками. — Он подавил вздох, и ему показалось, что монахиня тоже тихонько вздохнула. — Когда я увидел вас в лесу, я очень удивился, так как совершенно не ожидал встретить здесь белую женщину, к тому же такую, которая живет в дружбе с птицами и кормит их с рук, а они доверчиво клюют прямо у нее с ладоней! — Андре на секунду задумался, потом добавил, улыбнувшись:

— Быть может, вы Святой Франциск в образе женщины? Как ваше имя?

Монахиня затаила дыхание, не в силах вымолвить ни слова. Затем проговорила еле слышно:

— Меня зовут… сестра Девотэ.

— Красивое имя, — сказал Андре. — А как вам удалось так приручить птичек, что они садятся вам на плечи и не боятся есть прямо из рук?

Для него было большим разочарованием услышать, что ее имя не Сона. Но он утешал себя тем, что это было бы уж слишком просто — сразу отыскать ту, имя которой было ниспослано ему таким загадочным образом.

— Птички знают, что я люблю их, — ответила девушка после секундной паузы, — и хотя вокруг полно еды, они слишком ленивые и предпочитают получать ее у меня из рук, чем летать над полями в поисках пропитания.

— Да, я понимаю, — согласился Андре. — Позвольте сказать вам, что это была чудесная картина: вы, в своих белых одеяниях, сидящая на поваленном дереве, и эти птички, порхающие вокруг вас. Если бы я был художником, как эта пожилая сестра — ваша подруга, я бы непременно изобразил вас так и назвал бы картину «Святая Девотэ с птицами».

Монахиня чуть-чуть улыбнулась, став еще очаровательнее, чем была раньше.

— Я… не святая, — возразила она, — и матушка-настоятельница была бы возмущена, если бы кто-нибудь из нас посмел возомнить о себе такое.

— Вчера я как раз разговаривал с матушкой-настоятельницей, — заметил Андре, — и она сказала мне, что сестры живут здесь в мире и покое, после того как переселились сюда с севера; здесь им ничто не угрожает.

На юном личике монахини появилось какое-то странное выражение; Андре не мог понять, о чем она сейчас думает; затем она словно очнулась, вспомнив, о чем они говорили раньше:

— Вы так и не сказали мне, чем я могу… помочь вам.

— Готовы ли вы это сделать?

— Это зависит от того, в чем будет заключаться помощь. Как же я узнаю, смогу ли я быть вам полезной, если вы еще даже не сказали мне, что от меня потребуется?

Андре показалось, что и в глазах ее, и в голосе снова появился страх.

Подумав немного, он начал:

— Могу ли я дать вам одно обещание, искреннее и правдивое, здесь, в алтаре, перед распятием? Клянусь, что у меня нет никаких дурных намерений; я не хочу ни испугать вас, ни причинить вам зло.

Монахиня ответила не сразу, потом сказала:

— Мне хотелось бы вам верить, но… боюсь, что я не должна разговаривать с вами здесь… наедине.

— Почему бы и нет? — запротестовал Андре. — Ваша подруга пошла за красками и вот-вот вернется, так что вам не о чем тревожиться и нечего бояться — в том, что мы несколько минут посидим тут вдвоем, нет ничего предосудительного.

Андре чуть было не добавил: «Да и кто может быть лучшим блюстителем нравственности, чем сам Господь Бог?», но вовремя опомнился, испугавшись, что она может счесть это святотатством и не захочет с ним больше разговаривать.