– Няню?! У него есть бабушка и дед, зачем ему няня?! Что за блажь такая? Я и Оле говорила, что ребенком должна заниматься мать, а не няня! Я думаю о ребенке. Я хочу как лучше…

– Мне сейчас абсолютно похер на то, чего хотите вы, – знакомлю ее с реальным положением вещей.

– Рус… – напрягается Романов.

Его мать прикрывает рукой рот, Миша лепечет: “Ты ругаешься…”.

Я не смотрю на своего тестя, смотрю только на его жену и разъясняю:

– Я от близких жду понимания и поддержки. Понимания и поддержки, – смотрю в ее вспыхнувшее лицо. – Если вам нужны здоровые семейные отношения между нами, научитесь слышать кого-то, кроме себя, иначе разговаривать нам будет не о чем.

Романов проводит рукой по лицу и бормочет:

– Заебись.

Забираю с комода Мишанин рюкзак и отдаю ему шапку, которую он быстро надевает, переводя круглые глаза с меня, на остальных.

– Спасибо, что присмотрели, – в гробовой тишине протягиваю сыну руку. – Пошли.

Выходим из дома все в той же тишине.

Ладонь сына в моей маленькая и теплая.

Это успокаивает.

Звук его бодрых шагов рядом – тоже.

Он молчит, когда выходим за ворота. И когда помогаю ему забраться в детское кресло. Боковым зрением вижу, что из калитки выходит его дядя.

Захлопываю дверь, поворачиваясь к нему.

– Нового ничего? – спрашивает, положив руки на пояс.

– Со вчерашнего вечера ничего.

– Это вроде хорошо. Нет?

– Да… – смотрю вдаль, щурясь.

Мы разговаривали вчера вечером, и я рассказал последние новости.

У нас улучшения. Они прогрессируют. Но даже сейчас я не могу расслабиться. Я скован изнутри, заморожен.

– Ты когда спал в последний раз? – слышу я тихий, слегка напряженный вопрос.

– Ночью, – отвечаю ему.

– Что-то не похоже.

– Я в норме.

– Пф-ф-ф… – он проводит по волосам рукой. – Я тебя понимаю и поддерживаю, если че, – сообщает. – Если что-то нужно, позвони, я помогу чем смогу.

– Спасибо, – говорю ему.

– Рус… – кладет мне на плечо руку. – Все хорошо будет.

Киваю, и он убирает руку.

Любимый вопрос сына в эти дни: “Когда мама вернется?”, – и он задает его, как только я сажусь в машину. Я знаю, что оберегать детскую психику нужно без перегибов, чтобы окружающая действительность не стала для него полной неожиданностью, но на собственном ребенке мне экономить не хочется. Мне хочется защитить его от дерьма. Чтобы оно вообще его никогда не касалось, но врать ему не стоит.

– Не знаю, – отвечаю на его вопрос, пока Боря везет нас в детский сад.

– А когда к ней можно будет прийти? – ковыряет он какого-то пластикового человечка. – Я соскучился…

– Потерпи, – прошу его. – Скоро сходим.

– Честно? – поднимает на меня свои серьезные глаза.

Я вижу в них Олю.

Ее манеру, которую ни с чем не спутать.

И это легкий удар под дых, потому что я, блять, тоже соскучился.

– Да, – отвечаю сыну. – Честно…

Мишаня кивает, хмуро рассматривая свою игрушку.

Он был в лютой истерике, когда узнал, что Оля в больнице. Результат того, что родители моей жены обращаются со словами небрежно даже там, где нужно хотя бы на пять сотых включить мозги и быть аккуратнее.