Вот спасибо, Грейс, мысленно сказал ей Кардинал. Теперь нас ждут заголовки типа «Убийца‑Виндиго» или просто «Виндиго». То‑то повеселимся.

Потом, под снятые осенью кадры, на которых сотрудники ПДПО прочесывали драгой дно озера Ниписсинг, Лего рассуждала, чье это может быть тело – Билли Лабелля или Кэти Пайн. Затем показали Кардинала на острове. Он держался бодро‑официально и заявил: «Давайте подождем – и тогда увидим». Самодовольная скотина, вот я кто, подумал он. Фильмов насмотрелся.

Хотелось бы сейчас поговорить с Кэтрин, но ей не всегда бывали в радость такие звонки, сама же она ему из больницы почти не звонила. «Меня это смущает, мне стыдно», – говорила она, и Кардинал убеждал себя, что она и вправду способна испытывать такие чувства. Но где‑то в глубине души у него таился гнев – на то, что она могла вот так его покинуть. Кардинал знал, что она не нарочно, и старался никогда не винить в этом жену, но все же он вел сейчас какую‑то псевдохолостяцкую жизнь и иногда злился, что его на долгие месяцы оставили одного. Но потом начинал обвинять себя в эгоизме.

Он написал короткую записку Келли, приложив к ней чек на пять тысяч долларов. Написал, что без нее и Кэтрин дом кажется слишком большим, потом разорвал листок и бросил в корзину. Он быстро нацарапал: «Знаю, тебе это пригодится», – и запечатал конверт. Дочерям нравится, когда отцы неуязвимо‑непроницаемы, и Келли всегда поеживалась при малейших проявлениях чувств с его стороны. Вот ведь странно: человек, которого он так любит, может никогда не узнать о нем правду, не узнать, как он добыл деньги, которые заплатил за ее обучение. Странно и грустно.

Потом он стал думать об исчезнувших людях вообще и о пропавших детях в частности. Дайсон прав: пересекая страну, проезжаешь через Алгонкин‑Бей, вот почему на наш город приходится такая большая доля побегов. Кардинал собрал в отдельную папку первые листы из дел, расследовавшихся в других районах – Оттаве, атлантических провинциях, даже в Ванкувере. Эти материалы пришли по факсу за прошедший год.

Требовалось собрать кое‑какую статистику, и он набрал номер дежурного сержанта Мэри Флауэр – женщины с добрым сердцем и лошадиным лицом. В ее должностные обязанности это не входило, но он знал, что Флауэр к нему слегка неравнодушна и выполнит его просьбу. Позвонила она, как раз когда он раздевался, чтобы принять душ. Голый, покрывшийся гусиной кожей, он прижал трубку плечом, пытаясь одновременно влезть в рукава купального халата.

– Вы сказали – за последние десять лет? – У Мэри был пронзительный гнусавый голос. Как ножом по стеклу. – Готовы записывать?

Он торопливо нацарапал номера в блокноте. Потом позвонил Делорм. Подошла она не сразу.

– Привет, Делорм, – сказал он, когда она взяла наконец трубку. – Ты не спишь?

– Не сплю, Джон. – Вранье. Только спросонья она могла назвать его по имени.

– Угадай, сколько народу – подростков – у нас числится пропавшими в позапрошлом году?

– Считая и тех, кто не из нашего города? Не знаю. Семь? Восемь?

– Двенадцать. Ровно дюжина. В предыдущий год таких было десять. До этого – восемь за год. До этого – десять. До этого – снова десять в год. Понимаешь, к чему я клоню?

– Десять в год. Ну, плюс‑минус.

– Причем плюс‑минус ровно два. В среднем каждый год – по десять.

Голос Делорм вдруг стал яснее и четче.

– Но ты ведь позвонил рассказать насчет прошлого года?

– За прошлый год пропавших подростков, включая неместных, было целых четырнадцать.