Он не лгал. Образ Щавелева, сама его жизнь были до того примечательны, нетривиальны, что и вправду тут нечего было добавлять, сочинять, придумывать.

И Семен Петрович, не добавляя, не сочиняя, не придумывая, стал излагать в романе судьбу бригадира Щавелева. Писал о босоногом детстве, о поруганном войной отрочестве, о том, как упорный парнишка Вася Шавелев нашел свое призвание в гуманной профессии строителя.

Истощил свои блокнотные записи, выложил рассказы рабочего все как есть, но образ, такой, в общем-то понятный и ясный, бледнел на шведской бумаге.

Рука привычно писала по накатанному: «Вместе с этажами росли его знания и мастерство»... «Этот подвижной, быстрый в движениях человек выглядит значительно моложе своих лет и заслуженно пользуется любовью всех строителей, работающих рука об руку с ним»... Где-то он понимал, что роман нельзя писать языком трехколонника, и расцвечивал текст «сиреневой дымкой, встающей над лесом», «горячими, веселыми солнечными лучами», а образ не складывался. Других же слов у Семена Петровича не находилось.

Главу из романа с пышным названием «Счастливый день бригадира Щавелева» Семен Петрович однажды решился прочесть Марии Артемьевне. Читал он с выражением, часто взмахивал рукой, старался менять голос, когда читал слова, которые говорили разные действующие лица.

Глава ему самому нравилась, но, по мере того, как он читал, лицо Марии Артемьевны все больше мрачнело.

В конце концов она не выдержала:

— Ты рассказывал о твоем Щавелеве так интересно, что я думала, и здесь получится интересно.

— А разве тебе не нравится? — недоумевающе спросил Семен Петрович,

Она медленно покачала головой:

— Чему тут нравиться? Характер бледный, слова стертые, штампы так и летают...

Он неожиданно взорвался:

— Все-то тебя не устраивает, подумаешь, кто ты сама такая? Чего сумела добиться?

— Да ведь сейчас разговор вовсе не обо мне, — мягко возразила она.

— А я тебя слушать не желаю, — сказал он. — Не желаю и не буду, и очень жалею, что читал тебе...

Это была серьезная ссора, которая длилась необычно долго, целых пять дней. Семен Петрович не разговаривал с Марией Артемьевной, молча уходил, молча приходил, перебрасываясь только с Лелей короткими словами.

Леля же их и помирила. Однажды сказала:

— Надоело на вас обоих глядеть. А ну, немедленно помиритесь, слышите?

Мария Артемьевна первая подошла к нему, обняла за голову, как маленького.

Мир был заключен, но у него в душе остался осадок: как же это так, что ей не нравится его произведение?..

На этот раз, вернувшись от Крутоярова, Семен Петрович был сильно взволнован.

— Вот это человечище, — сказал он Марии Артемьевне, садясь напротив нее за поздний ужин. — Это, я тебе скажу, личность! Вот бы ты поглядела.

Она уже привыкла к тому, что каждого нового человека, с которым случалось познакомиться, ему хотелось познакомить и с нею, Машей.

— Никак влюбился? — спросила она, подавая ему стакан крепкого, как он любил, чуть ли не до черноты заваренного чаю.

— Не то слово, — сказал он. — Это — чудо! Можешь себе представить, до пятнадцати лет — мозгляк мозгляком, слабак, гнилушка, и сам своим уменьем, своей волей начисто переделал себя и вымахал в этакого богатыря, прямо Илья Муромец какой-то...

Щеки Семена Петровича пылали румянцем, глаза блестели.

«Вот, если бы так же писал живо, увлеченно, образно, как рассказываешь», — грустно подумала Мария Артемьевна.

— Ну все! — заявил Семен Петрович. — Убирай, Маша, со стола, начинаю вкалывать.

Мария Артемьевна знала его особенность — приниматься за работу сразу же после первого знакомства с материалом.