Любопытный научный факт: две-две с половиной тысячи лет назад, как по небесному распоряжению, возникли почти одновременно (в космическом масштабе времени) почти все существующие на земле религии — христианство, буддизм, конфуцианство и т.д. — вплоть до племенных верований. При всех внешних различиях они безусловно едины в главном: мир устроен так, что в нем идет постоянная и нескончаемая борьба добра со злом, и зло непременно воплощается в какую-либо модификацию дьявола, а добро — в какую-либо модификацию Бога. В этой страшной битве, которая захватывает и душу отдельного человека, и огромные сообщества, корни всех на свете преступлений — от маленького, бытового воровства до глобальных, сметающих с планеты целые цивилизации войн. Основные принципы добра с предельной точностью сформулированы в библейских заповедях: не убий, не своруй, не пожелай жены ближнего… Эти принципы не дают человечеству озвереть, атомизироваться, но случается и так, что в отдельных государствах на какой-то срок они подменяются на прямо противоположные; и тогда высшими ценностями жизни объявляются примитивные, животные устремления — власть голой силы над добродетелью, стремление к наживе как к благу, распутство как признак моральной устойчивости… Слабый человек, подверженный воздействию среды, легко переориентируется, принимая дьявольские ценности за истинные, ложь за правду, ненависть за любовь, грабеж за справедливость, но жить ему становится так же приятно, как бродяге на помойке. Однако он быстро свыкается с подменой и, присоединившись к большинству, днем азартно требует наказать, казнить «врагов народа», «врагов демократии», «врагов свободы», умоляет власть немедленно «раздавить гадину» и в положенный срок весело бежит к избирательным урнам, чтобы проголосовать за своих палачей; но по ночам часто хнычет, и безотчетный страх день ото дня все крепче сжимает его сердце железной рукой…

— Убийство как санитарная норма, — сказал я. — Чтобы это внедрить, боюсь, им потребуются еще целые поколения.

— Вы такой умный, Михаил Ильич, — согласилась Лиза. — Но почему же никак не можете освоить вдох под диафрагму? Это же так просто.

Я с Лизой делился наболевшими мыслями, а она занималась со мной гимнастикой «ушу», пообещав со временем сделать из меня человека. Кроме того, я уже освоил два прекрасных боевых приема — хлопок по ушам и выдавливание большим пальцем глазного яблока. Философская мотивировка такая: оглохший и ослепший враг не способен причинить зло никому.

Занятия она проводила на укромной полянке в саду, куда уводила меня каждое утро после завтрака. Я не сопротивлялся: все равно делать было нечего. Да и Лизина дружба, наполненная игривыми намеками, льстила моему самолюбию. Между нами обнаружилось некое духовное родство, хотя, возможно, мне только так казалось. Лиза в мирной жизни и Лиза в бою — два совершенно разных человека, столь же несхожих, как металл и воск. Там — фурия, гибкая машина смерти, страх Господень, здесь, в саду, — озорной котенок с мягкими лапками, весь сотканный из улыбок, нежности и доверительного бормотания. Почему меня тянуло к ней — понятно, старость подпитывается юностью, как пиявка — кровью, а вот почему она обратила на меня благосклонное внимание — загадка. Допускаю, что Трубецкой поручил ей неусыпное наблюдение, чтобы я не совершил какую-нибудь глупость вроде побега. Если бы еще было куда бежать.

— Вот вы, Михаил Ильич, заботитесь о своей внешности, — сказала Лиза. — Проткнули себе ушки. Кстати, у меня дома есть подходящие для вашего возраста сережки, я подарю. Но этого мало. Чтобы очаровать женщину, мужчина должен в совершенстве владеть своим телом. Посмотрите на Трубецкого. Он весь как летящая стрела… А у вас? Что это за живот? Что за осанка? А дыхание?! Вы так дышите, словно в бронхах жестяная заслонка.