— Что такое… нарушение общественного порядка? — спросил переговорщик, с трудом выговаривая сложные слова.

Объяснил это ему уже другой полицейский.

В тот вечер Франсуа и некто Рудольф Старкье вызвались проводить женщину из Граца домой в ее квартиру в районе Блумзбери. По дороге они принялись обсуждать ответ суперинтенданта.

Старкье был крупным мужчиной, с мясистым лицом и небольшими мешками под глазами. В обществе его почитали богачом и знатоком женщин.

— Похоже, в Англии мы не имеем права произносить вслух слова «смерть королю», зато можем свободно говорить «смерть королям», — удивляясь, заметил он. — Или никто не запрещает нам призывать к свержению правительств, но вот, если мы, допустим, скажем «давайте зайдем в это кафе»… Или как это тут называется?.. «Паб»! Да, «в паб и изобьем его хозяина», это уже будет… э-э-э… «нарушение общественного порядка»… Ne c’est pas?

— Да, это так, — подтвердил Франсуа. — Таковы английские законы.

— Безумная страна! — прокомментировал здоровяк.

Наконец они добрались до дверей пансиона, где снимала квартиру девушка. Пока шли, она все время молчала, а если ее о чем-то спрашивали, отвечала односложно. После пережитого в тот вечер ей было о чем подумать.

Франсуа вежливо попрощался с ней, пожелав спокойной ночи, и отошел в сторону, оставляя Старкье и девушку наедине. Считалось, что Старкье был наделен своего рода привилегией быть к ней ближе остальных. Он внимательно посмотрел на Грачанку и взял ее за тонкие ладони. Как кто-то сказал, Восток начинается в Бухаресте, но в любом венгре можно найти что-то восточное. В том, как они относятся к женщинам, есть какая-то грубость, которая поражает гораздо более чувствительных представителей западной цивилизации.

— Спокойной ночи, маленькая Мария, — тихо сказал он. — Когда-нибудь ты будешь добрее ко мне и не оставишь у двери.

Пронзив его холодным взглядом, она твердо произнесла:

— Этого не будет никогда.

Глава III

Джессен, он же Лонг

На следующий день первые страницы всех крупных лондонских газет снова были посвящены «Четверым благочестивым».

— Хотелось бы, — с тоской в голосе промолвил редактор «Мегафона», — чтобы мне в руки попало что-нибудь наподобие официального обращения от этих «Благочестивых»… Какой-нибудь вдохновенный манифест колонок на шесть.

Человек в залихватски сдвинутой на затылок шляпе, который с безразличным видом рассматривал люстру, украшавшую потолок редакторского кабинета (это был Чарльз Гарретт, ведущий репортер газеты), хмыкнул.

Редактор задумчиво посмотрел на него и медленно произнес:

— А ведь толковый человек, пожалуй, мог бы связаться с ними.

— Да, — ответил Чарльз, но безо всякого интереса.

— Если бы я не знал вас, — продолжал мыслить вслух редактор, — я мог бы решить, что вы боитесь.

— Так и есть, — без тени смущения признался Чарльз.

— Я не хочу ставить на такое задание молодого репортера, — с грустью в голосе промолвил редактор. — Это дело может оказаться рискованным, но боюсь, что никто кроме вас с ним не справится.