— Что же это за убеждения? — поинтересовался священник.

— Это моя самая большая тайна, — ответил Манфред. — И делить ее я не намерен ни с одним человеком.

— Но вы же не можете умереть, как язычник! — в ужасе воскликнул служитель церкви.

— Главное — с какой точки зрения посмотреть на это, — спокойно возразил смертник. — И меня полностью удовлетворяет моя позиция. Кроме того, — добавил он, — я пока что не собираюсь умирать. Поэтому мне вдвойне неприятно принимать от доброго человека сочувствие и заботу, которые сейчас мне ни к чему.

Тюремного лекаря Манфред постоянно поражал тем, что то и дело упоминал новости, которые он узнавал каким-то совершенно непостижимым образом.

— Я просто диву даюсь, сэр, откуда он все знает, — признался медик тюремному начальнику. — Люди, которые его охраняют…

— Вне подозрений, — отрубил тот.

— И газет он не получает?

— Нет, только книги. На днях он попросил «Три месяца в Марокко». Сказал, что начал ее в Уондзуорте и хочет дочитать. Я выполнил его просьбу.

За три дня до намеченной казни начальник тюрьмы сообщил, что, несмотря на петицию, министр внутренних дел не нашел оснований для смягчения приговора.

— Я и не рассчитывал на помилование, — ровным, лишенным всякой интонации голосом ответил Манфред.

Большую часть времени заключенный посвящал разговорам с двумя надзирателями. Обостренное чувство долга заставляло их отвечать на его вопросы односложно, но они с большим интересом слушали его рассказы о самых невероятных уголках мира. Со своей стороны они, как могли, помогали ему коротать время, и он был благодарен им за молчаливую сдержанность.

— Вы — Перкинс, — однажды сказал Манфред, обращаясь к одному из них.

— Да, — ответил надзиратель.

— А вы — Франклин? — спросил он другого, и тот ответил утвердительно. Манфред кивнул. — Когда я буду на свободе, — сказал он, — я найду способ отблагодарить вас за вашу образцовую терпеливость.

В понедельник (казнь была назначена шерифом графства на вторник) на прогулке он заметил во дворе человека в гражданском и узнал его. Вернувшись в камеру, Манфред попросил позвать начальника тюрьмы.

— Я бы хотел встретиться с мистером Джессеном, — сказал он, когда тот вошел, но начальник тюрьмы заколебался. Тогда Манфред попросил: — Вы не могли бы передать мою просьбу министру внутренних дел по телеграфу? — И тюремщик пообещал, что выполнит просьбу.

К его удивлению, ответ пришел незамедлительно: министр встречу разрешил.

Зайдя в камеру, Джессен вежливо кивнул сидящему на краешке кровати человеку.

— Мне нужно поговорить с вами, Джессен, — обратился к нему Манфред и жестом пригласил его сесть. — Я хочу раз и навсегда покончить с делом Старкье.

Джессен улыбнулся.

— Тут нечего объяснять, приговор ему был подписан царем, и у меня было его личное указание на этот счет. Так что, повесив его, я лишь сделал свою работу.

— И все же вы могли подумать, — произнес Манфред, — что мы взяли вас для этой работы, потому что…

— Я знаю, почему вы взяли меня, — спокойно ответил Джессен. — Старкье и Франсуа нарушили закон и были приговорены по закону, а вы караете только тех, кого закон обошел.

Тогда Манфред спросил про «Гильдию», и Джессен просиял.