— Вода приносит минералы.
— Это сталактит? Или сталагмит?
— Не помню, — учитель как-то хитро их различал, но я не помнила ту фразу.
Селено вытер мокрый лоб, прошел от первого отложения к участку, где они были у стены — в отличие от первого, что был обхватом с мою ногу, эти были тонкие, как тростинки.
— Интересно, что делает их тонкими или толсты… о!
Он задел один из тонких, и от легкого прикосновения пальца камень отломился и упал на пол прохода, разбился пополам. Я смотрела на него, ощутив вдруг сожаление.
— О, — сказал снова Селено. — Он… отрастет?
Я посмотрела на хрупкие образования. Капелька воды собралась на месте обломка. Селено поднял голову, капля затрепетала, пролетела по воздуху, блестя в тусклом голубом сиянии, и упала ему на лицо.
— Со временем, — сказала я, он вытирал воду. — Но… лучше их не трогать.
— Ага… я не буду.
Мы шли дальше. Проход выровнялся, рядом в сиянии червей блестел ручей. Вскоре тропа начала опускаться, и мы поскальзывались, пару раз упали в холодную воду. Я вскоре промокла до колен.
Мы не говорили. Я пыталась логически связать это с сосредоточенностью на пути во мраке, но в реальности одиночество пещеры давило желание говорить. Пару раз ручей утекал в скрытый канал, оставляя нас и без тихого журчания воды. И тогда тишина казалась прочным камнем, естественным состоянием этого места. Но, как те хрупкие натечные образования, мы не хотели сломаться в неподходящий момент.
К счастью, тут не было тесных проемов, как в туннеле для побега. Мне удавалось удерживать тревогу, успокаиваясь видом высокого потолка и широких стен. И все же я была напряжена, часто задерживала дыхание без причины. Тут хотя бы пахло влажным камнем, а не затхлостью, пылью или сухим деревом и потом, что высыхал на коже…
Тихий шорох и плеск. Я резко оглянулась. Селено стоял на четвереньках в ручье. Он закашлялся, встал на ноги, дрожа.
— Поскользнулся, — сказал он. — Голова закружилась.
Я постаралась просчитать время, но не было ясно, как далеко мы зашли, и сколько времени прошло.
— Может, тебе стоит поесть. Если найдем хорошее ровное место, остановимся. Как желудок?
— Терпимо. О, смотри, — он указал наверх. — Ужин.
Несколько приманок червей начали дико раскачиваться, сияющие нити обвивали обреченное насекомое. Мы смотрели, а личинка выбралась из своей подвесной койки и начала тянуть нить.
Селено задрал голову.
— Что они едят? То есть, я вижу, что оно ест насекомое, но зима, и мы под землей. Если они пытаются заманивать насекомых, а я их тут толком не видел, что они едят?
Свет был слишком слабым, чтобы понять, что за насекомое погибло в сияющей ловушке, но мне не нужно было определять это.
— Друг друга, — сказала я.
— Свой вид?
— Взрослые, когда они вылупляются из куколки, становятся добычей, — я посмотрела на насекомое, что трепетало, пока личинка тянула его к себе. — Их убивают свои.
Он посмотрел на потолок.
— Вот так жуткая ирония.
Из меня выбрался смешок, удивив нас. Я подавила его, звук отражался от камня. Селено смотрел на меня, пока я прижимала пальцы к губам.
— Что смешного?
Губы дрогнули за моими пальцами.
— Тонущие цикады.
Он опустил взгляд на место между наших ног, но я заметила, как его щеки округлились от его улыбки. Я вдруг вспомнила тот день в тени хлопковых деревьев на краю каньона, вершины были полны гудения цикад.
— Я пытался пригласить тебя на танец на Звездопаде… — начал он, словно побаивался вспоминать. |