— Миша, не ехидничай. Я действительно не понимаю причину твоего ерничества, когда нужно радоваться. Одессу не удержали, это плохо. Но армию и корабли увезли, что не может не радовать.

— Я и радуюсь, Александр Васильевич. — Смирнов сразу стал серьезным, с лица словно смахнули кривую ухмылку. Он расстегнул карман кителя и достал листки бумаги. Положил на стол.

— Это моя телеграмма Саблину, отправленная еще до Нового года, я еще был морским министром. А это его ответ, прочитай. Он искренне удивляется моей прозорливости, что меня и взбесило.

Колчак взял два листка и впился в них взглядом. По мере чтения лицо адмирала вытянулось, а брови выгнулись. Изумление было настолько велико, что даже хваленая английская выдержка, привитая гардемаринам в Морском корпусе, дала сбой.

— Мне понятны корни твоего «предвидения», Михаил Иванович. — Лицо Колчака стремительно побледнело, затем вспыхнуло от ярости.

— Он знает о событиях задолго до того, как они произошли, и даже тогда, когда генералы не только колеблются в принятии нужного решения, но еще не думают над таковым. Да еще Константин Иванович странным образом заглядывает через плечо в дела румынского кабинета, зная об их декларациях за две недели до обнародования таковых.

Листки были скомканы и зашвырнуты в угол, Колчак вскочил с дивана. Смирнов быстро привстал с кресла, стараясь успокоить друга и бывшего начальника — у того началась знаменитая истерика. Но каким-то невероятным усилием воли вице-адмирал взял себя в руки и так резко опустился на диван, что кожа обивки протестующе скрипнула.

— Знаешь, Миша, что мне сказала Анна Васильевна за полчаса до твоего прибытия? — Голос Колчака стал ровен, будто припадка не было и в помине. И адмирал коротко, рублеными фразами, передал содержание ее слов. Смирнов вытер пот со лба.

— Так-с… И что сие означает?

— Многое, Миша, очень многое. В расстройстве или сильной усталости наш генерал проговаривается, и тем дает возможность поразмышлять над загадкой. Он обронил про «Нагато» и «Муцу», обмолвился про свой настоящий возраст, а это почти на десять лет больше, чем в послужном списке. Вот так-то, Михаил Иванович.

— Тогда, выходит, — лицо Смирнова ожесточилось, — что он мне… Что он нам лгал?!

— Ты торопишься с выводом, — Колчак, напротив, полностью успокоился и, протянув руку к портсигару, взял папиросу. Чиркнул спичкой, прикурил — пальцы адмирала не дрожали, движения были уверенными.

— Он не лгал нам, Миша! Он просто не говорил всей правды! А это совершенно иное, ты сам понимаешь! Вспомни наш разговор с Николаем Георгиевичем?! Ведь он первый уловил неясности, когда произошел его конфликт с ротмистром в Порт Байкале! О чем и рассказал нам весьма подробно, и не скрывая своих изысканий.

— Капраз Фомин тогда был не прав…

— Дело не в том, Михаил Иванович. Видишь ли, уже тогда многим бросилось в глаза, что ротмистр Арчегов и генерал Арчегов два совершенно разных человека, отличных от друг друга по разговору, поведению, образу жизни да знаниям, в конце концов.

— Подмена? Брат-близнец?! — Смирнов пожал плечами. — Зачем все это? И в поезде? Где люди знают его как облупленного! Да жена та же? Что она, новая Марина Мнишек, чтоб за очередного «Лжедмитрия» замуж выходить? Извини, Александр Васильевич, но я общался с Ниной Юрьевной не раз или два, на свадьбе у них был…

— Я не говорил о подмене. — Голос Колчака менялся, как ветер, от «свежего» до штиля. — Ты слышал о людях, одержимых бесом?

— Ты хочешь сказать…

Смирнов оторопел и с некоторым испугом посмотрел на Колчака.