Идет война, а в окружном штабе как в мирное время — расписание от 10 до 16 часов, да еще с перерывом на чай. Охренеть можно! Вот тут Ермаков и вломился под «звезду Давида», как озверелый кабан в камыши или слон в посудную лавку. Сычев, конечно, работал, но тут главный мозг и нерв войны, нельзя же так служить, когда кругом все горит и рвется.

Зато сейчас работают, как хвостатые у котла в уютном местечке на том свете, где обхаживают «пречестных» политиков, олигархов и чиновников. И хоть мохната и суетлива прислуга, зато работают с огоньком и взятки не берут. И тут заработали, коли альтернатива одна — взять в руки винтовочку, и на фронт, где нет расписания, а перерыв на чай заменяет обстрел.

Впрочем, Ермаков ввел еще и третий, основной, вариант, который вызвал затаенное недовольство — постоянной ротации кадров через каждые полгода, чтобы все штабные офицеры имели свежий опыт войны.

Причем данный приказ затронул военно-учебные заведения — юнкера такую шокировавшую новость восприняли с нескрываемым одобрением, зато многие из «приспособленцев» откровенно заскучали, и стали дружно подавать рапорта на пенсию. У кого она, конечно, была — четверть века послужить, это не мух считать или груши околачивать…

В кабинете военного министра на втором этаже сплошная казенщина — массивные шкафы с дверцами и дубовый стол с двумя тумбами, неподъемное кресло, обитое кожей, стулья на гнутых ножках, отнюдь не игривых, как те, за которыми охотился великий комбинатор со своим недалеким партнером.

Единственной деталью, никак не вписывающейся в казенную атмосферу, был небольшой портрет жены, стоящий на столе. Ермаков сел в кресло и посмотрел на фотографию. Нина манила его затаенной улыбкой, притягивала словно магнитом. Странно — но он ее полюбил, хотя считал, что такого с ним просто не может быть. А память тут же услужливо перелистала пару часов назад, и Костя снова почувствовал вкус ее сладких губ, увидел искаженное любовной страстью лицо, ощутил истому во всем теле.

Она себя отдала всю, досуха, без остатка. И его испила полностью, да так, что стоя покачивало, когда брился, поглядывая, как жена сладко спит на мягкой перине. Зато сейчас Константин Иванович чувствовал необычайный прилив сил и энергии и искренне пожалел, что не нашел такую  женщину в то время. Но тут же одернул себя — если бы тогда нашел, то не был бы здесь, когда история страны еще не определена, когда можно изменить очень многое. Хотеть — значит мочь, вспомнил он поговорку и придвинул к себе стопку бумаг, мельком глянув на большую карту на стене.

Положение намного лучше, чем было, но хуже, чем хотелось. А потому нужно работать и работать, и генерал-адъютант наклонился над стопкой и стал внимательно читать, делая пометки карандашом на полях…

Мариинск

— Преследование должно вестись энергично, Владимир Оскарович! Не давайте красным прийти в себя, и тем более начать разрушение железнодорожной магистрали и станционных построек. — Генерал-адъютант Фомин говорил энергично, с напором, но иногда забывался и машинально постукивал ладонью по столу.

— Части измотаны, патронов осталось мало, Семен Федотович. Необходимо усилить мой корпус резервами, доукомплектовать пополнением. Тогда можно будет продолжать наступление и прежними темпами, — генерал Каппель посмотрел на собеседника красными от усталости глазами.

— Надо через не могу, Владимир Оскарович, очень надо. — Голос Фомина звучал также настойчиво, но в нем проскользнули просительные нотки.

— Через три дня вас сменят части генерала Молчанова и казаки Волкова, но я понимаю, что пять суток для отдыха им мало.