— Добрый день, викарий. Не знаю, помните ли вы меня. Мальчишкой я пел на клиросе. Я — Тед Дрифилд. Мой батюшка был управляющим у мисс Вулф.

Дядя, вообще весьма пугливый, растерялся.

— Ах да, здравствуйте. Мне было печально узнать, что ваш отец умер.

— Мы тут подружились с вашим юным племянником. Не знаю, отпустите ли вы его завтра со мной на прогулку. Ему скучно кататься в одиночку, а я собираюсь сделать оттиски с медных плит в фернской церкви.

— Очень любезно с вашей стороны, но…

Дядя уже готов был ответить отказом, но Дрифилд упредил его.

— Я присмотрю, чтобы с ним ничего не случилось. Он, наверно, тоже захочет скопировать. Ему будет интересно. Я дам ему бумаги и вощанки, никаких трат не понадобится.

Дядя не умел мыслить последовательно, а перспектива того, что Тед Дрифилд станет оплачивать за меня бумагу и вощанку, крайне его возмутила, и он совсем забыл о намерении вовсе запретить мне эту поездку.

— Он вполне может сам купить и бумагу и вощанку, — сказал он. — У него предостаточно карманных денег, и уж пусть лучше тратит их так, а не на сласти, от которых один вред.

— Тогда пускай сходит к Хейворду в писчебумажную лавку и спросит той же бумаги, какую беру я, и вощанки, они знают.

— Ну, я пошел, — сказал я и, дабы предупредить перемену в мыслях дяди, заспешил через улицу.

Глава седьмая

Дрифилды возились со мной разве только из доброты сердечной. Скучный парнишка, не очень разговорчивый, если я и был любопытен Теду Дрифилду, так лишь потому, наверное, что его забавляла моя чопорность. По моим понятиям, я снисходил до общения с сыном управляющего мисс Вулф, бумагомарателем (как называл его мой дядя), и когда высокомерно попросил почитать какую-нибудь его книгу, а Дрифилд сказал, что мне будет неинтересно, я поймал его на слове и не настаивал. Однажды дозволив поездку с Дрифилдами, дядя больше не возражал против моих встреч с ними. Иногда мы катались на яхте, иногда отправлялись в какое-нибудь живописное место, где Дрифилд рисовал акварели. То ли климат Англии был в те времена лучше, то ли это иллюзия молодости, но мне помнится, все лето солнечные дни сменяли друг друга непрерывной чередой. Меня на удивление расположил к себе этот край, холмистый, плодородный, уютный. Мы отправлялись в поля, заходили в церкви, делая оттиски барельефов — рыцарей в доспехах и дам в фижмах. Заразясь от Теда Дрифилда, я с увлечением отдавался этому нехитрому занятию, результаты же трудов с гордостью показывал дяде, а тот, по-моему, судил так, что мне, раз я нахожусь в церкви, особого вреда не будет, с кем туда ни ходи. Миссис Дрифилд, пока мы работали, оставалась в церковном дворе, не читала, не вышивала, просто слонялась окрест; видимо, она могла бездельничать неопределенно долгое время, отнюдь не поддаваясь скуке. Порой я выходил посидеть с ней на траве. Мы болтали о школе, о моих приятелях и учителях, о жителях Блэкстебла и вообще просто так. Мне льстило, что она зовет меня мистер Эшенден. Так ко мне, кажется, никто еще не обращался, и благодаря этому я почувствовал себя взрослым. Мне крайне не нравилось, когда меня называли мастер Вилли. На мой взгляд, такое обращение могло любого выставить на посмешище. Мои имя и фамилия мне вовсе не нравились, и я проводил немало времени, изобретая другие, более подходящие. Предпочтение я отдавал Родрику Равенсворту, покрывая такой подписью с лихими росчерками не один лист бумаги. Не было у меня возражений и против Людвика Монтгомери.