— Это первое мое место, — сказала она. — А потом я перешла в хэвершемский «Плюмаж» и служила там, пока замуж не вышла.

Она рассмеялась, словно воспоминания были из приятных. Я не знал, что сказать, не знал куда девать глаза, весь покраснел. Другой раз мы возвращались через Ферн-Бэй после долгой экскурсии (день был жаркий, и нас одолела жажда), и она предложила зайти в «Дельфин» взять по кружке пива. Разговорилась с девушкой за стойкой и, к моему ужасу, стала рассказывать, как сама пять лет занималась этим делом. К нам присоединился хозяин, Тед Дрифилд угостил его, а миссис Дрифилд настояла, чтобы официантка выпила стакан портвейна, и пошла беседа про торговлю, про конкурентов и что цены на все растут. А меня бросало то в жар, то в холод, я стоял и не ведал, как быть. Когда мы вышли оттуда, миссис Дрифилд проговорила:

— Уж так мне эта девушка по душе, Тед. Пусть ей повезет. Я так и сказала: жизнь тут тяжелая, но веселая. Видишь — кое-что наклевывается, так разыграй все, как следует, чтобы замуж удачно выскочить. Гляжу, на пальце у нее обручальное кольцо, а она объясняет: когда его носишь, парни больше пристают.

Дрифилд захохотал. Она обратилась ко мне.

— Дивное то было времечко, когда я официанткой работала, но так нельзя же, конечно, всю жизнь. Надо и о будущем подумать.

Но меня ожидало еще большее потрясение. Кончался сентябрь и с ним мои каникулы. Я был полон Дрифилдами, но дядя пресекал мои попытки рассказывать о них дома.

— Мы не желаем, чтобы твои знакомые целый день стояли у нас поперек горла, — говорил он. — Есть другие, более подходящие темы для разговора. Однако я думаю, коль скоро Тед Дрифилд родился в нашем приходе и видится с тобой почти ежедневно, он мог бы от случая к случаю заходить в церковь.

И я сказал Дрифилду: «Дядя зовет вас в церковь».

— Ладно. Сходим, Рози, в церковь в следующее воскресенье?

— Я не против, — сказала она.

Я предупредил Мэри-Энн, что они придут в церковь. В церкви я сидел на передней скамье, и оглядываться назад было нельзя, но по поведению сидевших через проход догадывался о присутствии Дрифилдов. На следующий день при первой возможности спросил Мэри-Энн, видела ли их она.

— Еще бы я ее не видела, — угрюмо ответила она.

— Ты после с ней поговорила?

— Кто, я? — Она вдруг вспыхнула от гнева. — Пошел из кухни! С чего ты целый день ко мне пристаешь? Как тут работать, ежли ты без конца под руку суешься?

— Ладно, — сказал я, — не злись.

— И чего тебя дядя отпускает торчать где попало с этакими. Цветочков-то на шляпе налепила! Как ей не стыдно людям в глаза смотреть. А ну, беги отсюда, некогда мне.

Я не понял, отчего так сердита Мэри-Энн. И больше не заговаривал о миссис Дрифилд. Прошло дня три, и мне понадобилось зайти зачем-то на кухню. В доме было две кухни — меньшая, где готовили, и большая, построенная, наверное, в те времена, когда сельские священники имели большие семьи и давали обеды для окрестных помещиков. Теперь тут по вечерам, завершив ежедневные обязанности, шила Мэри-Энн. В восемь подавался холодный ужин, так что после чая у нее оказывалось мало работы. А тут как раз подходило к семи, наступали сумерки. Эмили была отпущена на целый вечер, и я думал, что застану Мэри-Энн в одиночестве, но уже из коридора услышал голоса и смех. Значит, кто-то ее навестил. Хоть лампа была зажжена, но из-под темно-зеленого абажура едва освещала кухню. На столе я увидел чайник и чашки. За чаем сидела Мэри-Энн с подругой. Разговор смолк, когда я отворил дверь, а затем услышал:

— Добрый вечер!

И вздрогнул, в приятельнице Мэри-Энн узнав миссис Дрифилд.