Он умолк, но мысли продолжали вертеться. Одиночество... кто бы  знал, как он погибал от одиночества.  Даже  подумывал  о  самоубийстве.  Сколько можно быть затворником? Единственные голоса - по радио. Единственные  лица - в забегаловке напротив. Он старый человек, и хотя он боялся умереть, еще больше он боялся жить, жить в полном одиночестве.  У  него  было  плохо  с глазами - то чашку перевернет,  то  обо  что-нибудь  ударится.  Он  жил  в страхе, что, если случится что-то серьёзное, он не доползет до телефона. А если доползет и за ним приедут, какой-нибудь дотошный врач найдет изъяны в фальшивой истории болезни мистера Денкера, и таким образом  докопаются  до его настоящего прошлого.

     С появлением мальчишки все эти страхи как бы отступили.  При  нем  он безбоязненно вспоминал былое, вспоминал до немыслимых подробностей. Имена, эпизоды, даже какая была погода. Он вспомнил  рядового  Хенрайда,  который залег со своим ручным пулеметом в северо-восточном  бастионе.  У  Хенрайда был на лбу жировик, и многие звали  его  Циклопом.  Он  вспомнил  Кесселя, носившего при себе  карточку  своей  девушки.  Она  сфотографировалась  на тахте, голая, с закинутыми  за  голову  руками,  и  Кессель,  небесплатно, разрешал  сослуживцам  ее  рассматривать.  Он   вспомнил   имена   врачей, проводивших эксперименты... Имена, имена...

     Обо всем этом он рассказывал, вероятно, так, как рассказывают  старые люди,  с  той  только  разницей,  что  стариков  обычно  слушают  вполуха, неохотно, а то и с откровенным раздражением, его же  готовы  были  слушать часами.

     Так неужели это не стоит нескольких ночных кошмаров?

     Он раздавил сигарету, с минуту полежал,  глядя  в  потолок,  а  затем свесил ноги с кровати. Хороша парочка, подумал он, ничего не скажешь... то ли подкармливаем друг друга, то ли пьём друг  у  друга  кровь.  Если  ему, Дюссандеру, по ночам бывает несладко, каково, интересно, мальчику?  Ему-то как, спится? Вряд ли. За последнее время он явно похудел и осунулся.

     Дюссандер подошел к стенному шкафу,  сдвинул  все  вешалки  вправо  и вытащил откуда-то из глубины свой "театральный костюм". Форма повисла, как подбитая  черная  птица.  Он  коснулся  ее  свободной  рукой.  Коснулся, погладил...

     Прошло немало времени, прежде чем он снял ее с вешалки.  Он  одевался медленно, не глядя на себя в зеркало, пока не застегнулся на все  пуговицы (опять эта дурацкая молния на брюках) и не защелкнул ременную пряжку.

     Только после этого он оглядел всего себя  в  зеркале  и  одобрительно кивнул.

     Он снова лег и  выкурил  сигарету.  Вдруг  его  потянуло  в  сон.  Он выключил ночник. Неужели все так просто? Он не  мог  поверить,  однако  не прошло и пяти минут, как он спал, и в этот раз ему ничего не снилось.

     Февраль 1975

     После обеда Дик Боуден угощал коньяком -  отвратительным,  на  взгляд Дюссандера.