Дюссандер  сразу  очаровал  Боуденов.  Тодд,  чтобы  раз  и  навсегда узаконить ежедневные "читки", внушил  родителям,  что  у  мистера  Денкера очень слабое зрение, значительно слабее, чем это было на самом деле  (тоже мне, добровольная собака-поводырь, усмехнулся про себя старик),  Дюссандер старался все время об этом помнить и, кажется, ни разу не сплоховал.

     Он надел свой лучший  костюм.  Было  сыро,  но  артрит  вел  себя  на редкость миролюбиво - так, легкая  боль.  По  непонятной  причине  мальчик просил его не брать зонтик, но он настоял на своем. В общем, вечер удался. Даже плохой коньяк не мог его испортить. Что там ни  говори,  а  Дюссандер лет десять не выбирался в гости.

     За  обедом  он  говорил  о   немецких   писателях,   о   послевоенном восстановлении Германии, о своей  работе  на  заводе  "Эссен  Мотор".  Дик Боуден задал ему несколько толковых вопросов и как будто  остался  доволен услышанным. Моника Боуден  выразила  удивление  тем,  что  он  так  поздно решился переехать в Америку, и  Дюссандер,  близоруко  щурясь,  поведал  о смерти своей жены. Моника была само сочувствие.

     И вот, они попивали отвратительный коньяк,  когда  Дик  Боуден  вдруг сказал:

     - Может быть, я вторгаюсь в личное, тогда, мистер Денкер, пожалуйста, не отвечайте... но что, хотелось бы знать, вы делали во время войны?

     Мальчик напрягся - впрочем, едва заметно.

     Дюссандер улыбнулся и начал  нашаривать  на  столе  сигареты.  Он  их отлично видел, но важно было сыграть без единой ошибки. Моника подала  ему пачку.

     - Спасибо, дорогая. Вы замечательная хозяйка. Моя покойная жена и  та могла бы вам позавидовать.

     Польщенная Моника рассыпалась в благодарностях. Тодд  глядел  на  нее волчонком.

     - Нет, не вторгаетесь,  -  обратился  Дюссандер  к  Боудену-старшему, закуривая. - С сорок третьего я, по возрасту, находился в резерве. В конце войны стали появляться надписи на стенах... кто-то высказывался по  поводу Третьего рейха  и  его  сумасшедших  создателей.  В  частности,  одного  - главного - сумасшедшего. - Спичка догорела.  Лицо  Дюссандера  было  почти торжественным. - Многие испытали облегчение, видя, как  все  оборачивается против Гитлера. Огромное облегчение. - Тут  он  обезоруживающе  улыбнулся. Следующую фразу он адресовал непосредственно Дику Боудену  -  как  мужчина мужчине. - Хотя никто, сами понимаете, не афишировал своих чувств.

     - Ну ещё бы, - со знанием дела сказал Боуден-старший.

     - Да, не афишировал, - печально повторил Дюссандер. -  Помню,  как-то мы своей компанией, четверо или пятеро близких друзей,  сидели  в  кабачке после работы. Тогда уже случались перебои со шнапсом и даже  пивом,  но  в тот вечер было и то и другое. Наша дружба прошла испытание временем. И все же когда Ганс Хасслер заметил вскользь,  что  фюрера,  вероятно,  ввели  в заблуждение, посоветовав ему открыть русский  фронт,  я  сказал:  "Побойся Бога, что ты говоришь!" Бедный Ганс побледнел и быстро сменил тему.