– Почему?

– Потому что, согласно выводам следствия, сомнений в том, кто виновен в преступлении, быть не может.

Все взгляды, включая мой, обратились к Яну Эгилю. Он сидел неподвижно, уставившись в пространство перед собой, как сидел все время, пока шел суд.

– Сомнений быть не может? То есть, другими словами, вы всегда были настроены предвзято? – продолжал Лангеланд.

– Выражаясь точнее, – ответил полицейский, – нам не оставили никаких сомнений результаты экспертиз.

И я увидел, как судьи пометили что‑то у себя в блокнотах.

Но Лангеланд по‑прежнему не сдавался. Было видно, что его уверенность произвела впечатление на десятерых присяжных. Трое судей слушали с профессиональным вниманием, но особой благосклонности адвокату они не выказывали. Лангеланд перешел к описанию тяжелой жизненной ситуации Яна Эгиля начиная с раннего детства и внезапного отъезда из Бергена в 1974‑м после трагических событий в доме его приемных родителей. После чего были приведены свидетельские показания коллег Марианны Стуретведт, в которых я узнал те же мысли и даже формулировки, с которыми сам познакомился несколько месяцев назад.

Лангеланд вызвал для дачи свидетельских показаний и Силье, но она доставила больше радости не ему, а обвинителю. Когда представитель полиции выудил ее незапротоколированные утверждения о сексуальных домогательствах со стороны Клауса Либакка, она была вынуждена признать, что все это выдумала, чтобы помочь своему возлюбленному.

– Ах вот как? А правда, что в тот момент ты заявила, что это ты убила Либакков? – не успокаивался адвокат.

– Да, но… – Силье горько разрыдалась. – Да я это просто так… Чтоб ему помочь…

– Другими словами, ты тоже думала, что это сделал он? – задал риторический вопрос представитель прокуратуры и, посовещавшись о чем‑то с присяжными, от комментариев отказался.

Было ясно, что победил в этой дуэли обвинитель. Если свидетельские показания Силье и произвели впечатление на присяжных, то утверждение о возможных сексуальных домогательствах наверняка утвердило их в мысли о том, что у Яна Эгиля был мотив для столь жестоких действий, а это прибавляло уверенности, что виновен именно он и никто больше.

Попытки Лангеланда представить другую версию потерпели провал, потому что в следственных материалах, собранных полицией, не было ничего, что бы ее подтверждало. Предполагаемые преступники, которые могли, по утверждению адвоката, ночью проникнуть в дом Либакков, не оставили никаких следов взлома, это во‑первых. А во‑вторых, в показаниях соседей нет ни слова, которое указывало на что‑то подобное.

Тогда Лангеланд перешел к участию Клауса Либакка в громком деле о контрабанде спиртного, которое имело место в начале семидесятых и с которым связано также нераскрытое убийство Ансгара Твейтена. Однако и эти аргументы были моментально разбиты представителем прокуратуры, заявившим, что обвинение концентрирует внимание на конкретных событиях, произошедших в октябре 1984 года, а не собирается закапываться в уголовные дела десятилетней давности.

Заключительная речь Лангеланда была блестящей – настоящий шедевр риторики. Однако по сути это было лишь великолепное изложение аргументов, которые он уже использовал во время процесса. Уже когда присяжные удалялись из зала заседаний, было понятно, кто оказал на них сильнейшее впечатление – Лангеланд со своей виртуозной риторикой, прокурор, едко констатировавший факты, или судьи, которые трезво и рассудительно следили за происходящим.

Когда из зала выводили Яна Эгиля, он впервые бросил взгляд на публику. И я еще раз увидел его глаза, излучающие неприкрытую ненависть, будто он возлагал лично на меня всю вину за то, что с ним произошло.

Уже на следующий день присяжные вынесли свой вердикт.