– Да?

– Она дала о себе знать.

– Фру Скарнес? Когда?

– Сегодня утром, как заявил ее адвокат, господин Лангеланд.

– Да уж понятно, – пробормотал я.

– Ее в данный момент допрашивает инспектор Люнгмо.

– Допрашивает? Так, значит…

– Да, Веум. Ничего нового ты не сообщил – она уже практически призналась.

– Призналась? – Я с трудом понимал, что происходит.

– Да, – ответил он с некоторой заминкой. – Ты что, плохо слышишь? Она заявила, что столкнула мужа с лестницы во время ссоры. Защита, естественно, будет настаивать на непреднамеренном убийстве в целях самообороны. Расследование мы, конечно, продолжим, хотя можно считать, что дело уже раскрыто. Для тебя‑то наверняка ничего удивительного в этом нет, учитывая, какую новость ты нам принес. «Это сделала мама» – так ведь он сказал?

– Да… Но, раз уж она призналась, меня это, пожалуй, больше не касается.

Он насмешливо приподнял одну бровь – и это было самым ярким проявлением чувств, обуревавших его в течение разговора.

– Точнее и не скажешь, уважаемый!

– А вы знаете, что у него есть еще и родная мать? Скарнесы его усыновили.

– И кто же она? – спросил он, награждая меня уничижительным взглядом.

– Метте Ольсен. Гражданская жена вашего старого знакомого, Терье Хаммерстена.

– Хаммерстена? А она…

– И раз уж я здесь, я бы хотел…

– Нет уж, позволь, не перебивай! – Он раздражался все больше. – Она что, тоже призналась?

– Нет. Разумеется, нет.

– Вот именно! – Он откинулся на спинку стула. – Знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь? Этих засранцев из американских фильмов, которые трутся где попало и считают при этом, будто они чертовски круче полицейских.

– Их, значит, напоминаю?

– Ага. Так что не будешь ли настолько любезен убраться отсюда как можно скорее? У нас тут есть дела поважнее, чем частное мнение представителя службы охраны детства.

– У охраны детства тоже найдутся дела поважнее.

– Не сомневаюсь. Будь здоров. Надеюсь больше никогда тебя не увидеть.

К сожалению, он ошибся. К сожалению для нас обоих. Много позже я часто думал о том, не в тот ли самый раз меня впервые посетила мысль, что все пошло по ложному пути. С самого начала. Но я ему об этом никогда не напоминал: слишком долгий бы вышел разговор.

В тот же вечер, в девятом часу, раздался звонок в дверь моей квартиры. Я открыл дверь – на пороге стояла Сесилия. Она была тщательно накрашена и одета в короткое темное пальто, в котором я прежде никогда ее не видел. Она протянула небольшой пакет:

– Я прихватила бутылочку красного. Пустишь?

17

Двадцать лет спустя, сидя на скамейке на Фьелльвейен, она спросила меня, смущенно покраснев:

– А помнишь, Варг, ведь между нами тогда кое‑что было?

– Неужели нет, – криво улыбнулся я.

Да, я помнил то, что она решила обозначить словами «кое‑что». Помнил привкус железа в красном вине, которое она принесла с собой в тот четверг в семьдесят четвертом, когда дело, казалось, было почти закрыто, а Ян‑малыш был помещен в клинику; чуть позже – тот же вкус на ее губах, ее крепкое маленькое тело, которое извивалось подо мной и наклонялось, когда она была сверху, такое живое и непослушное, что я то и дело упускал его из рук, как неопытный слесарь‑сантехник, выполняющий первый самостоятельный заказ, свой инструмент. Она целовала меня крепко и решительно, и я чувствовал, что она нисколько не колеблется и точно знает, чего хочет.