– Да, конечно, но… Вы же сами сказали, что он много ездил. А ведь красивые женщины в барах бывают не только в Фёрде.

– Нет‑нет!.. Однако он, насколько я поняла, разговаривая с ним тогда, совершенно измучился. А сам‑то Свейн был не такой. Иначе я бы заметила. – И снова взгляд вдаль, и едва заметное движение головой – как будто она украдкой от всех остальных любовалась на себя в зеркало.

– Значит, у нее был другой? Он точно об этом знал?

– Точно! Он… Не понимаю, какое дело охране детства до всего этого… Разве только… они же вместе несли ответственность за Яна‑малыша. И я думаю, это мучило его больше всего остального: что станет с ребенком, если Вибекке его бросит.

– Зря расстраивался! Он же был мужчина в самом расцвете сил. Наверняка нашлась бы женщина, готовая поддержать его в трудную минуту.

Актриса вышла отыграть заключительную сцену и выдать свою последнюю реплику: секунду она сидела с закрытыми глазами, как будто хотела отогнать от себя все ужасы этого мира, а когда открыла глаза, то уже овладела собой на все сто процентов.

– Могу я еще чем‑то вам помочь, господин Веум?

– Нет, я думаю. Не сегодня.

У меня вертелся на языке еще один вопрос, но я оставил его при себе. В конце концов, у меня не было никакого права его задавать. Вопрос о том, удалось ли ей хорошенько утешить его в тот осенний вечер в Фёрде.

16

Время, отведенное мне на расследование, вышло. Никаких оправданий ни для себя самого, ни для других я найти больше не мог. Мне ничего не оставалось, как только сжать зубы и отправиться к Муусу, в самое логово льва – Бергенский департамент полиции, заново отстроенный в 1965 году.

Из телефонной будки возле него я позвонил Хансу Ховику, который подтвердил то, к чему я уже был готов как к неизбежному. Он и Марианна сошлись во мнении: теперь единственный выход – госпитализация. Марианна и один из сотрудников Ханса отвезли Яна‑малыша в детское психиатрическое отделение в Хаукеланде.

– А у тебя как дела, Варг? Как ты себя чувствуешь?

– До некоторой степени чувствую себя отбивной, а так ничего.

– Ну‑ну. Поправляйся.

Я поблагодарил и положил трубку.

На посту охраны мне подтвердили, что инспектор на месте, и я поднялся на лифте на четвертый этаж, где находился его кабинет с видом на Домкиркегатен. Муус восседал за своим столом, свирепый, как матрона на заседании миссионерского общества. Когда я появился в дверях, он, казалось, не мог поверить, что видит меня не во сне.

– Ну? – прорычал он. – Что угодно?

Я кротко улыбнулся и сказал:

– Пришел сделать чистосердечное признание.

– Ты тоже?

– А что, у вас много желающих?

– Выкладывай! – рявкнул он.

– Когда мы увозили Яна‑малыша с места гибели Скарнеса в Хаукендален, он кое‑что сказал мне перед тем, как сесть в машину.

– Так. И что же?

– Дословно: «Это мама сделала».

Ни один мускул не дрогнул на его лице.

– И что дальше?

– Я подумал, что вы захотите это знать.

– И ты два дня мучился этой мыслью, а потом решил заявиться ко мне?

– Не через охрану же передавать.

– Что же заставило тебя «чистосердечно признаться» именно сейчас?

– Так получилось… Вы ведь ее еще не обнаружили?

– А у тебя небось и соображения есть, где она может находиться?

Мы секунду глядели друг другу в глаза, а потом я сказал:

– Нет…

– Ты кое о чем не догадываешься, Веум, – перебил он и смерил меня торжествующим взглядом.