— Дитя мое, — сказал дочери Клау, — бери подушку и ступай. Негатив мой четок. Понимаешь?

— Безусловно, — хладнокровно отвечала она.

Пакстон осторожно заговорил:

— Завтрак…

Но Морис Клау взмахнул руками и завернулся в огромный плащ.

— Нет времени на столь презренные материи! — заявил он. — Мы заняты!

Он вытащил из коричневого котелка пузырек и увлажнил свой высокий лысый лоб вербеной.

— Она истощающа, сия одическая фотография! — пояснил Клау.

Вскоре мы вместе с ним отправились в местный полицейский участок. По дороге я кое о чем вспомнил.

— Кстати, в чем заключалась вторая мысль, о которой вы говорили? — спросил я. — То, о чем думала Никрис, по вашим словам — хотя я никак не пойму, как можно говорить о «мыслях» статуи из слоновой кости!

— Ах, это объясню я позднее, — загрохотал мой спутник, — тот другой потаенный страх.

Мы подошли к участку.

— Спросить констебля Джеймса? — сказал я.

— О нет, — ответил Клау. — Надобен нам констебль, какового сменил Джеймс в двенадцать часов; его разыскиваю я.

Нам сообщили, что данный констебль, по фамилии Фриман, только что явился в участок. В ответ на вопросы Клау он поведал нижеследующую историю; какая-либо связь между нею и нашим делом от меня ускользала.

Около двенадцати ночи, то есть незадолго до того, как Фримана сменил на посту Джеймс, первый заметил на улице мужчину, на которого тяжело опиралась женщина. Они вошли в ворота дома доктора Глисона. Широкий меховой плащ полностью скрывал лицо и фигуру женщины, но спотыкающаяся походка, по мнению констебля, свидетельствовала о том, что она тяжело больна. Полицейский также рассудил, что больная, очевидно, жила где-то по соседству, поскольку пришла к доктору пешком.

Визит к врачу, как показалось констеблю, затянулся надолго, и он начал уже беспокоиться, но около часа спустя из теней у дома вновь появился мужчина, который по-прежнему поддерживал свою спутницу. Остановившись у ворот, он махнул рукой полицейскому.

Констебль Фриман тотчас бросился к дому.

— Найдите мне такси, офицер! — попросил незнакомец, озабоченно глядя на женщину.

Фриман поспешил на угол Бейра-роуд и вернулся в кэбе с ночной стоянки.

— Откройте дверцу, — повелительно сказал мужчина, отличавшийся внушительным ростом — шесть футов и три дюйма, как утверждал Фриман.

— Ха-ха! — загремел Морис Клау. — Шесть футов и три дюйма! Какая чудесная наука!

Похоже, он торжествовал; но моя растерянность только усилилась.

С этими словами, осторожно укутав женщину в плащ, громадный незнакомец поднял спутницу на руки и усадил в кэб; констебль краем глаза заметил маленькую ножку в шелковом чулке. Видимо, женщина потеряла туфельку.

Нежно устроив спутницу на дальнем конце сиденья, мужчина наклонился, прошептал ей на ухо что-то ободрительное и велел шоферу спешить в «Савой».

— Вы помогли ему? — спросил Морис Клау.

— Нет. Мне показалось, что он не нуждался в моей помощи.

— Номер кэбмена?

Фриман сверился с записной книжкой и сообщил требуемый номер.

— Благодарю вас, констебль Фриман, — сказал Морис Клау. — Вы поистине бдительный констебль. Доброго утра, констебль Фриман!

Его глаза за стеклами пенсне довольно блеснули. Но тьма перед моим взором лишь сгустилась: полицейский рассказал нам о событиях, происходивших до полуночи, в то время как Корам, я и Пакстон видели статую на ее обычном месте гораздо позднее! Мои мысли путались.