– Слышь, Тумес, а правду говорят: тайдуанские маги могут человека в быка превратить? – спросил один из мальчиков.

    – Не видал,– сказал вагар.– С магами не знался. А вот быков видел – не вашим чета.

    – Это где ж? – спросил старший из подростков.

    – Бур-чаданн! – сказал Биорк.– Народ там, честно скажу, диковатый. Лица – будто сплющенные, кожа желтая, как мокрый песок. А поклоняются богу-быку, как вы.

    – Быкоглавый – не бог-бык! – возразил один из ребят. Остальные поддержали его.

    – Ну, будь по-вашему,– согласился Биорк.– И то: поглядишь на этих бур-чаданну – бог у них точно другой. Да не о нем речь. Земля там не сады да поля, как у вас – степь! Трава голубая, в человечий рост, а то и в два, верхушки белые, пушистые, как хвост у пса-следопыта. Ветер подует – заволнуется, будто не трава, а вода морская, и барашки пенные поверху бегут.

    – А что быки? – спросил кто-то.

    – Не торопи. Представь: поднимаешься на холм и видишь: в голубой траве – темный поток. Быки, телята, коровы – огромное стадо. Тоже, как волны, колышутся. А за ними, в кругловерхих низких фургонах,– бур-чаданну. А уж быки! В холке – локтей шесть!

    – Брешешь! То есть не может быть! – воскликнул старший и сам же испугался собственного возгласа.

    – Клянусь рогами Могучего! – серьезно сказал вагар.– Шести локтей.

    – Да-а! – восхитился кто-то.– Нам бы такого!

    – А что эти бур-чаданну, как они живут? – спросил щуплый подросток с торчащими ушами и добрым взглядом.

    – Бур-чаданну? Живут. Быков пасут.

    – А скажи,– осторожно поинтересовался лохматый толстогубый подросток.– Где ты так драться выучился?

    – Отец научил,– сказал Тумес-Биорк после паузы.

    – А отец твой кто? Воин?

    – Умер,– буркнул Тумес-Биорк. И лег лицом вниз на жесткую постель.

    Старший подросток отвесил лохматому затрещину.

    – Крысиный огузок! – прошипел он.

    Однако делать было нечего. Мальчики перебрались на другой конец комнаты и шушукались там еще с полчаса. Потом расползлись по своим ложам, и старший задул лампу.

    Теплые сумерки стерли краски с фарангских предместий. Зато четче, рельефнее обозначились границы вещей, отчеркнутые тенями. Звуки, чье место в нашем сознании обычно сужено зрительными образами, тотчас утратили свою суматошность, наполнились смыслом: тут рокот прибоя, переставший быть просто шумом, и шелест листьев, обретший тысячу голосов, тут потрескивание камней, остывающих, просыпающихся, и тонкий свист ящерицы. Шепоты и шепоты. Скоро вязкая южная тьма освободит и остальное: водопад запахов ударит в ноздри, осязаемым станет ветер, и влажный пар, исходящий от поверхности вод, станет теплым и соленым, какой он и есть на самом деле.

    Мужчина смотрел на обнаженную девушку. На темный, нет – черный, потерявший выпуклость – силуэт, тень на светлой стене воздушного пространства, поднявшейся над восходящей плоскостью Фарангского залива. Сильная рука мужчины черпала мелкий песок, приятный сохранившейся в нем теплотой, и, медленно разжимаясь, отдавала его назад, туда, где он переставал быть песком в руке, а становился частью сущности, называемой «берег».